– Чтобы вы получили представление, как это будет, – пояснила она.
– Ну, это же не будет
Вопрос был риторический, и я не сочла нужным отвечать.
– Значит, вам нравится? – спросила я, обращаясь ко всем. – Как по-вашему, что об этом подумает Адам?
По всему салону эхом зазвучали всевозможные «потрясающе», «он будет в восторге», «просто фантастика», но громче всего, казалось, раздается слово «интересно».
К тому времени, когда мы выбрались наружу (ровно через тридцать три минуты после того, как вошли), в голове у меня стучало. На обратном пути низкое яркое солнце резало мне глаза.
– На ланч я заказала нам столик в
– А ты не возражаешь, если мы отложим это до следующего раза? – спросила я.
Пиппа развернулась ко мне, подняв брови. Она ждала, пока я продолжу.
– У меня страшно разболелась голова, – объяснила я. – Если честно, мне будет достаточно просто посидеть и выпить чаю.
Она взяла меня под руку, уводя в сторонку от сплетничающих мамаш, которые слишком увлеклись беседой, чтобы это заметить.
– Я правильно тебя поняла? – уточнила Пиппа. – Ерундовина?
Я улыбнулась. Мы уже сто лет не пользовались этим выражением. По крайней мере, с тех пор как я сблизилась с Адамом. Это наша тайная кодовая фраза, означающая «вытащи меня отсюда». Кажется, последний раз я ее применяла, когда под действием принятого алкоголя позволила убедить себя отправиться домой к какому-то парню, с которым познакомилась на вечере караоке в «Псе и утке» на Брюэр-стрит. Пиппа миловалась в уголке с его приятелем, и дальнейшие планы казались отличной идеей, пока мы, опрокидывая одну рюмку за другой, уродовали «Городскую черту Натбуша»[12]
. Но когда мы все набились в такси и Пиппа уселась на своего нового дружка, у меня вдруг, к счастью, случился припадок благоразумия. Я не хотела этого делать и не хотела туда ехать. «Ерундовина!» – завопила я, и Пиппа резко выпрямилась, словно заслышав крик Тарзана. «Серьезно?» – воскликнула она. «Ага, – ответила я. – Е-рун-до-вина». Я нарочно произнесла помедленнее – скорее ради своей же пользы, а не для того, чтобы она меня лучше поняла. Если бы я спьяну выговорила это слово иначе, парни могли бы вообразить, что им предстоят какие-то невероятные увеселения.– Она тебя достает, да? – спросила теперь Пиппа, чуть кивая в сторону Памми.
Я кивнула и почувствовала, как глаза мне щиплют слезы.
– Хочешь, поедем ко мне?
Тут я подумала: а ведь Адам дома, жаждет услышать, как я провела этот особенный день. Мне совершенно не хотелось сейчас заниматься еще и этим. Я не могла изобразить на лице полнейшее счастье и сквозь зубы врать ему, как замечательно все прошло. Но я не желала и признаваться, как все вышло в действительности – как его мать снова все испортила. Каким-то образом он убедил себя, что в последнее время мы с ней гораздо лучше ладим друг с другом, и с тех самых пор с ним мы стали ближе, чем прежде. Прекратились глупые препирательства о моей (как он ее называл) неоправданной паранойе: раньше такие споры вспыхивали всякий раз, когда в разговоре всплывало ее имя. Я поняла, что в такие минуты, когда он говорит о ней, гораздо легче просто слушать, улыбаться и не возражать. Потому что я вдруг начала осознавать: может, она и права. Я поняла: если в решающий момент мне действительно придется заставить его выбирать, я совершенно не представляю, по какому пути он пойдет.
– Милые дамы. – Пиппа повернулась к мамашам. – Эмили не очень хорошо себя чувствует, так что я отвезу ее к себе.
– Что случилось, детка? – вскрикнула мама, принимаясь тереть мне спину. – Хочешь, я поеду с вами?
Я покачала головой:
– Нет, спасибо, мам. Все будет нормально. Меня просто немного подташнивает, только и всего.
– Видно, она совсем за собой не следит, – вмешалась Памми так, словно меня тут не было. – Наверняка пыталась сбросить вес, села на какую-нибудь безумную диету, чтобы влезть в это платье.
Скорее всего, Пиппа заметила выражение моего лица, потому что быстро увела меня от них, тем самым помешав мне врезать этой пронырливой суке прямехонько между глаз.
– Это мне одной так кажется? – спросила я, когда мы очутились в полной безопасности – на ее диване, с пластиковыми чашками супа, крепко зажатыми в руке. – Все твердят, какая она добрая и заботливая. Но я вижу только краснорожего дьявола. Как будто из ее башки торчат рога, честное слово.