Другая жизнь и берег дальний

Американцы Рождество превратили из религиозного праздника в коммерческий. Рождественские продажи и распродажи! Покупайте рождественские подарки дяде, тете, теще, золовке, свояченице, свекрови, всем двоюродным сестрам и братьям, с которыми вы целый год не разговариваете и о которых вдруг вспоминаете за две недели до Рождества. Всем мимолетным знакомым, адреса которых у вас случайно сохранились с прошлого года.

Объявления в журналах и газетах, по-радио и на экранах телевизоров, начиная с октября, громко приказывают: «Покупайте! Покупайте! Покупайте!»

И мы, охваченные каким-то эпидемическим помешательством, бегаем по магазинам и делаем ненужные покупки для совершенно ненужных людей.

Я высчитал, что добрая половина людей, которым я преподношу в подарок вещи или наличные деньги, зарабатывает гораздо больше моего. Им следовало бы давать подарки мне!

Возможно, что в некоторых странах рука дающего, действительно, не скудеет. Но здесь, в Америке, моя рука скудеет за три недели до праздника, если не раньше.

Даже злость берет. Ведь мы, русские, народ щедрый. Мы любим раскошеливаться, предпочитаем давать подарки, нежели получать их. А тут, подите же, я в такое антиподарочное настроение впадаю, что страшно даже подумать. Жду с нетерпением конца праздника, чтобы отвести душу.

Как хорошо, как приятно было в те далекие времена, когда ты людям дарил от всей души и когда они тебе тоже от всей души дарили.

Я лично особенно много в этом году не получил. Мой торговый баланс, выражаясь языком нашей эпохи торгашей и бизнессменов, определенно дефицитный. Семьдесят процентов подарков, мною полученных, не могут быть использованы ни мной, ни моей женой, ни вообще нормальными и уравновешенными людьми.

Я, например, получил в подарок такую диковинную штуку. Похожа она на шар и держится на какой-то металлической подставке. Нажимаете сверху кнопку, и шар открывается, а внутри — папиросы. Вынимаете папиросу, и начинает играть музыка. Закрываете шар, и музыка перестает играть, — но не совсем. Мелодия, как выражаются поэты, умирает, но аккорд еще рыдает.

Скажите на милость, на кой чёрт мне это нужно? На кой чёрт мне нужны папиросы да еще с музыкой?

В одном отношении, однако, рождественский праздник в Америке действительно приятен. Вы вдруг становитесь весьма популярным человеком. Официанты в ресторанах раньше на вас не обращавшие никакого внимания, вдруг начинают вас замечать. Швейцары в домах ваших богатых знакомых и родственников, для которых вы раньше не существовали, вдруг узнают в вас сиятельную личность и широко открывают перед вами двери. Раньше они от вас прятались или отворачивались, притворяясь, что не видят вас: «Мол, сами открывайте двери, не подохнете от этого».

Все стали невероятно вежливыми, как будто накануне Рождества прошли специальный курс светской учтивости. Дворник в нашем доме, которого я месяц назад попросил починить водопровод и который постоянно находил предлоги, чтобы ничего не сделать, внезапно сам преисполнился бесконечного рвения нам угодить и починил не только водопровод, но и душ, из которого почему-то все время льется одна только ледяная вода.

Помощник дворника в нашем доме вообще отвлеченный персонаж, человек-невидимка. Его нигде нельзя найти. Но за неделю до Рождества он начинает нам всем мозолить глаза.

Эта коммерциализация, если можно так выразиться, рождественского праздника очень плохо влияет на мой характер.

Я начинаю недоверчиво относиться ко всем, кто ко мне относится хорошо.

Каюсь, я даже на свою благоверную начинаю косо поглядывать, когда она со мной заговаривает сладким голоском.

Чуткий человек

Одной из самых симпатичных черт моего характера является мое необычайное умение вникать в положение других, понимать чужие проблемы, тактично подходить к различным житейским вопросам, занимающим моих друзей и знакомых. Я внимательно выслушиваю и тщательно взвешиваю то, что они мне рассказывают. А затем даю соответствующие советы.

Года три тому назад ко мне пришла дочь друзей и поведала о вставшей перед ней трагической дилемме.

— Вы единственный, который меня поймет, — сказала она.

Это, вполне естественно, мне очень польстило.

Молодая девушка, по ее словам, влюбилась в молодого человека. В этом, понятно, ничего трагического нет. Но он китаец, а она — русская, представительница, так сказать, кавказской расы, хотя она родилась здесь, в Америке, мать в Киеве, а отец — в Твери, и никто из них никогда в Тифлисе не был. Китаец отвечал взаимностью, но ее родители воспротивились их дружбе.

— Что мне делать? — спросила она. — Вы же знаете, как я ценю ваше мнение. Как скажете, так я и поступлю.