Другая жизнь и берег дальний

У входа в баню мы разделись и сдали вещи солдату для дезинфекции. Солдат исполнял свои обязанности со скучающим видом. Он привык к такого рода зрелищам. В Рожицу и другие пограничные пункты с разных сторон приезжали беженцы — пешком, в телегах, в товарных поездах. Вся Прибалтика была тогда под германской оккупацией.

«Энтлаузунговавшись» и изрядно освежившись, мы пошли в канцелярию карантина регистрироваться. Фельдфебель Ганке стоял у окна, презрительное выражение не сходило с его лица. У меня зародилось подозрение, что это презрительное выражение появилось на лице бравого надзирателя за чистотой российских беженцев, как только он ступил на русскую землю и сойдет с его лица, как только он снова очутится на родной германской территории.

Посреди комнаты стоял большой стол, за которым сидели два писаря: один солдат, а второй «гефрайтер» — ефрейтор. Ефрейтор проверял документы, что-то с густым прусским акцентом говорил своему помощнику, и тот записывал имя, фамилию, место рождения, имена родителей и все другие сведения, без которых никто из нас никогда не смог бы доказать, кто он такой.

Нам выдали временные удостоверения и сказали, что на следующее утро назначен допрос. Ровно в восемь часов утра, ферштанден? Мы ответили робко, что ферштанден.

При регистрации произошли казусы. Некоторые из нас, лица дворянского происхождения, чтобы произвести на немцев впечатление и доказать им, что они не простые рыбки, а золотые и дворянские, приставили к своим фамилиям частицу «фон» и, к великому негодованию обер-фельдфебеля Фридриха Ганке стали «фон Ивановыми», или «фон Двуутробниковыми».

Когда терпение Ганке лопнуло и он набросился на очередного «фона» с грубой руганью, тот упрямо ткнул пальцем в свой паспорт. Писарь, читавший по-русски, с сокрушением признал, что обладателя паспорта, действительно звали фон — «фон Фелькерзам». (Если не ошибаюсь, бывший член Государственной Думы от Лифляндской губернии).

Допрос имел место в той же канцелярии, в которой происходила регистрация. Допрашивал нас молодой лейтенант, в присутствии обер-фельдфебеля, гефрайтера и нескольких рядовых. В углу с винтовкой наперевес сидел солдат, приготовившийся ко всяким неожиданностям. Ведь мы приехали из большевистской России, а от русских большевиков ожидать можно было любого коленца.

Мы выстроились в длинную шеренгу. Впереди меня стояла молодая миловидная девушка с толстой косой. Она присоединилась к нам в Пскове и ехала в другом товарном вагоне, так что я видел ее только мельком, во время остановок.

Когда очередь дошла до нее, лейтенант подозвал ее к себе, оглядел с ног до головы, потом обменялся многозначительным взглядом с обер-фельдфебелем Ганке.

Лейтенант стал задавать девушке обычные вопросы. Фамилия? Имя? Возраст? Откуда?

Неожиданно лейтенант подошел к девушке вплотную, схватил ее за волосы и сильно их дернул. Девушка пошатнулась, но не упала.

— Это все, — сказал лейтенант и один из рядовых вывел девушку, которая еще не успела прийти в себя, из комнаты.

Мы ничего не поняли.

Только потом нам объяснили, в чем дело. В Западной Европе создалось впечатление, что в России все большевички — стриженные. Лейтенант не поверил, что толстая коса допрошенной им девушки была собственной. Он заподозрил, что девушка носит парик. Если бы оказалось, что коса была действительно фальшивая, девушку арестовали бы, как большевистского агента.

Город четырех культур

Я никогда еще не видел такого красивого города, как Рига, и вряд ли когда-нибудь увижу. У каждого города — свой облик, своя душа, своя индивидуальность.

Против большинства американских городов я имею одно возражение: у них нет собственной индивидуальности. Они все похожи друг на друга. Та же архитектура домов, те же витрины, те же электрические вывески, те же магазины. Американские города, как все другие, продукт массового производства. Сядьте в автобус и поезжайте из одного штата в другой, скажем из Нью-Йорка в Нью Джерзи. Вы проедете через главные улицы десятка городов, но вы никогда не догадаетесь, в каком именно городе в данную минуту находитесь. Я узнаю города по вывескам. Если на вывеске сказано «Хэкенсэк Бэнк энд Трест компани», я знаю, что я в Хэкенсэке. Если сказано «Трентон Бэнк энд Трест компани», значит я в Трентоне.

Иногда вы проезжаете по длинной улице, на которой все дома построены на один и тот же манер, и вы даже не можете понять, как люди узнают свои дома и отличают их от других.

Как ни странно, но Гавана, в которой я был только раз, мне несколько напомнила Ригу, и главная улица — Прадо — мне показалась похожей на Александровский бульвар. Но Рига красивее и живописнее Гаваны, хотя бы потому, что она на несколько столетий старше. Я всегда любил Ригу, но только, покинув ее, понял, как она была хороша собой.

В Риге сочетались четыре культуры, и каждая из них оставила свой отпечаток — латышская, немецкая, русская и шведская. Что-то в ней осталось от средневековья, от рыцарских времен, от старинной романтики, и в узких уличках Старого Города все еще, как будто, живет дух прошлых столетий.