Вселенную можно рассматривать как последствие большого взрыва, то есть наше время и наша причинность берут свое начало в какой-то день и час,
полный космической темноты и сполохов. А можно думать иначе: на самом деле нет ни причины, ни следствия, нет связей, соединяющих события, есть только хаотическое движение листьев, лиц, сухих кленовых семян, радиоволн, птичьих перьев, ракушек и стекляшек в детском калейдоскопе. На самом деле нет никакого самого дела. Есть жажда мифа, есть стремление жить ради божественного заблуждения, есть осязание — haphe, — без которого по Аристотелю всякое животное умирает, но если честно, то я не удивлюсь, если нет ни осязания, ни стремления, ни Аристотеля.* * *
Мне цель была от века незнакома,
Из двух путей годится мне любой.
— Мы поедем в морг, — сказал следователь Пруэнса. Когда меня завели в его кабинет, он стоял там веселый, свежий, в длинном песочного цвета плаще, и я понял, что наступила весна. То есть я, разумеется, знал об этом, у меня не пропало чувство времени, но в камере смена сезонов представляется чем-то апокрифическим, ненастоящим — будто хриплые вопли болельщиков на стадионе по соседству, если ты равнодушен к футболу.
— Сначала мы поедем к вам на квартиру, чтобы провести следственный эксперимент, о котором вы мечтаете. А потом нам придется поехать в necrot'erio
, на другой конец города, — сказал Пруэнса. — У нашего департамента нет своего холодильника для трупов, к сожалению. А то бы я водил вас туда каждый день и тыкал бы носом в обледенелое лицо вашей жертвы.— Почему мы в прошлый раз туда не поехали? Почему вы целую неделю не вызывали меня на допрос? — я заговорил сердито, стараясь скрыть свою радость. От одной мысли, что я вдохну лиссабонскую смесь молодой листвы, креозота и жженого сахара, у меня голова пошла кругом. Если бы он это заметил, то непременно надел бы мне на голову бумажный мешок. Не знаю, почему Пруэнса так меня ненавидит, — может быть, я кажусь ему пресыщенным пижоном? А может, я и есть пресыщенный пижон.
— В прошлый раз? Обнаружились кое-какие обстоятельства, Кайрис, вот почему. Я отложил поездку в город до их полного выяснения. Мне пришлось отлучиться в Эшторил, полагаю, вы знаете зачем.
— Понятия не имею.
— Ну, да, разумеется. Кстати, ваша служанка была так любезна, что ответила на вопросы моего коллеги. — Пруэнса полез в портфель и вытащил свою картонную папку. — Могу зачитать вам несколько строк, это не возбраняется.
«Б.: Настоящим заявляю, что мой хозяин, сеньор Кайрис, уехал к морю в субботу, после полудня, а я осталась у себя в квартире, сеньор меня предупредил, что у гостей будут ключи и помогать им не надо. В девять часов в дом пришли люди, не знаю, сколько их было, они включили музыку, пили шампанское, потом стало тихо, и я решила, что они легли спать.
С.: Вы поднимались в дом после полуночи?
Б.: Я просто хотела взять выпивку. В такие дождливые ночи я плохо сплю. Стоя на своем крыльце, я увидела во дворе незнакомую машину, мужчина в балахоне запихивал какие-то тряпки в багажник, потом сел за руль, и они уехали, а я пошла в дом, чтобы налить себе стаканчик.
С.: Они?
Б.: Да, в машине был кто-то еще, я видела огонек сигареты за окном. На кухне я встретила хозяина и очень удивилась. Он ведь сказал, что вернется только вечером в воскресенье! Сеньор Кайрис был в непристойном виде и торопливо мыл руки под краном, я еще подумала, что он напился, потому что сеньор был со мною груб. Впрочем, это и понятно. Он ведь велел мне не появляться в доме до утра понедельника.
С.: Вы разглядели лицо водителя машины?