Другие ноты

Послеполуденное солнце скупо освещает кабинет, светлый квадрат окна падает на пол. Многие из ребят уже утомлены. Мир, в котором из расписания вычеркнули детсадовский тихий час, заменив его постоянной гонкой за знаниями, не каждому по вкусу и силам. Это заметно по рассредоточенным взглядам мальчишек, зафутляренных в рубашки с жесткими воротничками, и хмуро сведенным бровям девочек, расправляющих складки форменных юбок.

Я невольно думаю об Иде, о том, как она будет справляться с изменениями в режиме, когда они произойдут. У меня самой внутри все еще кричат чайки Адриатики и плещется немного ракии. Длительный отдых способствует появлению духа разрушения. Созидание мы собираем по крупицам долгими осенними вечерами. Кажется, все, на что мы сейчас способны, – это лечь и уснуть. Просто уснуть. Не стоит преувеличивать, лечь здесь негде.

Сейчас душа требует чего-то легкого и воздушного, хорошо бы пирожное. А лучше – торт. Но поскольку это невозможно, остается обратиться к Кюи.

Я уверенно включаю оркестровую сюиту № 3, и лица детей светлеют. В этой сюите много весенней суеты, то, что нужно в этот дремотный день. Спустя две минуты прослушивания можно начинать сеять горошины на нотном стане, не забыв воздать Цезарю – цезарево. У Кюи были незаурядные ученики, дорогие дети. Например, принц Сиама и будущий император.

45

Красный трамвай, я думала о нем каждую осень, так, походя, как о том, что хорошо бы купить антикварный столик когда-нибудь в будущем или что если найти настоящий миндаль, не старый и не гнилой, то марципан можно сделать самой. Есть такие мысли-стрелы – стремительные, проносящиеся, буквально взгляд с предмета на предмет перевел, и нет ее, мысль тебя покинула, а трамвай позвякивает, и можно было бы хоть раз доехать до улицы Якуба Коласа, например, и все-таки сесть в него. Ради осени или ради вида из трамвайного окна, или просто на память.

Я сижу в нише комнаты, такая специальная ниша есть в этой комнате, здесь получилась бы отличная гардеробная, но мы решили, что лучше всего обустроить рабочее место для нашей будущей школьницы, и временно оставили только комод. Она большая и страшная, эта ниша, теперь я сижу там, в углу, возле комода, пыль с ротанга плохо стирается, особенно в переплетениях лозы, я сижу и смотрю на эту пыль этого комода в этом углу уже второй месяц. Не буквально, конечно, что бы ты обо мне подумал, если б я прям на пол уселась (к тому же я не мыла полы девятнадцать дней). Я сижу на диване и смотрю на этот угол, где гипотетически живу (уже второй месяц), потому что, когда у людей горе, они совершают непонятные посторонним действия, но ты-то, надеюсь, понимаешь, почему я загнана в угол.

В голове так же, как в космосе, иногда там пулеметная очередь сонаты № 7 Прокофьева, я ненавижу это состояние. Задергиваю шторы, потому что кажется, что из окна всегда кто-то наблюдает за мной, как Бог-отец с витража Выспяньского.

Красный трамвай, бегущий посреди желтых и апельсиновых листьев, – просто архетип. Где-то был красный трамвай. Был ли трамвай красным? Главное, трамвай был.

Я задвигаю прилагательные назад. Не терплю запятые и ставлю их где ни попадя. Никогда не угадываю почти. Я веду себя, как ты.

В это время кто только не берется за роль медиатора в моей альтернативной реальности. Да поможет тебе трансцендентальная редукция, мысленно говорю я психотерапевту, отвлекающемуся на звонок отвлекающей дочери, не желающей идти на аэробику. Эта врач считает, что у меня очень красивое имя и еще расстройство адаптации.

И я не помню как раз, в одну секунду забываю, что такое «адаптация». Только адаптер стереофона у меня перед глазами: вертится пластинка – и вы танцуете. Иногда адаптер ломается, тонкая игла больше не воспроизводит музыку. И у меня расстройство по этому поводу.

А она на взводе, как волчок, и без конца, без конца: вот отопьете эти таблеточки, потом будут другие, понимаете? – другие, понимаете?

У нее, этого психотерапевта, никто не умирал, она никого не теряла, это ясно, иначе уже давно отравилась бы своими таблеточками, но у нее все дома, точнее, отец с мужем на даче, а матери велено поставить дочь в угол, пока она не согласится пойти на аэробику. Это я узнаю из ее телефонного разговора. И не рассказываю ей про свой угол. Она и так поставила мне диагноз. Но психотерапевт ставит дочь в угол?

«Наш отработанный прием, – извиняющимся тоном говорит она, перехватив мой взгляд. – Мы (кто?) обычно так быстрее принимаем решения. И чаще всего правильные».

Она хочет мне что-то доказать, что-то вроде расхожего постулата: «Пока человек способен удерживать внимание, смерть не властна над ним», когда я пытаюсь рассказать о тебе. Но зачем мне тогда таблетки… В действительности она работает психиатром в диспансере. Терапия души – это, скорее, хобби, объясняет она. Каждый сублимирует как может. Даже психиатр.