Другие ноты

– От чего спастись? – спрашивает Журихин, моментально протрезвев. – Ты что – сектантка? Ко мне приходят такие по выходным, с книжками: «Обратитесь к Богу, подайте на хлеб» – и всё в одном предложении.

– Жизнь, может, и прекрасна, – говорит Семен, не обращая внимания на реплику Журихина, – только в ней все равно нет никакого смысла.

– Ну что ты, Семен? – Сима тянется через стол к нему, пытаясь погладить по голове.

Семен машет рукой и залпом выпивает рюмку.

– Хотел сыграть короля Лира… – говорит он, демонстративно обращаясь к ней. – Всю жизнь! – хотел. Не Гамлета даже, не Ромео. Хотел прикоснуться к Великому. А все одно. Играю собачек.

– А ты никогда не стучался в нужные двери, вот в чем твоя беда, – резво, со знанием дела, вставляет Журихин. – Я ж тебе говорил сколько раз! Не заставил к себе уважительно относиться с самого начала. Квартиру вон – запустил. Хозяйки нет. У тебя, при желании, были бы и роли, и успех. У тебя же, бляха, как это… образование соответствующее, не какое-нибудь училище… Ты же умный, Семен, а хватки – нет…

Семен безучастно наливает себе рюмку, думая о чем-то своем.

– Да молчи ты, – громко шепчет Сима Журихину.

– А что такого… Я очень даже уважаю Семена.

– Пошли лучше, пока не закрыто.

Она чувствует себя идиоткой, чувствует, как от голода сводит желудок, – вместо того чтобы пойти домой, она сидит в чужой, смутно знакомой квартире, пытается проникнуться жизнью людей, которых жизнь интересует не больше, чем ее, и кажется, ей жаль этого немолодого человека, который прикуривает трясущейся рукой дешевую папироску. Сима что-то бормочет заплетающимся языком, Журихин елозит на табуретке, радио захлебывается Штраусом, затихая на высоких нотах. Ей приходится поддерживать голову, чтобы не клевать носом, но это не помогает. В какой-то момент она открывает глаза, видит Семена, аккуратно разливающего остатки водки, и понимает, что они остались вдвоем.

– Я был женат, – откровенничает Семен, – но жена моя ушла. Красивая была. В театральном вместе учились. Думала, я стану великим артистом, как мой отец. А я оказался не таким талантливым. Потом Союз развалился, я запил. Она терпела, терпела, а потом ушла. Практически сбежала. Хотела жить с гением, а не с работником дома культуры… Так что – никакой любви. Не верю я в любовь. У нее теперь муж – итальянец. И дочь меня знать не желает, даже от квартиры отказалась, вот от этой. Тоже подавала надежды. Написала музыкальную сказку про балерину и солдатика. Фурор! – я вам скажу. Больши-ие надежды подавала. Всю академию музыки на уши поставила при поступлении. А потом что-то там не заладилось, вдохновение, то-се…

Она берет стопку, но не пьет, отставляет на подоконник, внутри пылает кирпич, расколовшийся надвое. Очень горячий кирпич в области груди, который тяжело нести, а нужно еще добраться до дома.

– Это проделки злого Тролля. Он лишает всего тех, кто посягнул на чужое место, – и вдохновения, и таланта. Света тоже живет в Италии, вместе с матерью? – Она смотрит стеклянными глазами на пожилого человека, который выглядит намного дряхлее своего возраста.

– Света-то? Да нет, почему, тут живет, с охламоном каким-то, не пойми чем они теперь деньги зарабатывают, эта молодежь. А откуда вы знаете, что ее Светой зовут?

– Так вы сами сказали. – Она пытается подняться, цепляясь за горячую батарею. – Пойду я домой, Семен. Вы не правы… Любовь – есть. У меня – есть.

– Да куда ж вы пойдете? – равнодушно спрашивает Семен. – Завалитесь где-нибудь, вы – дамочка хрупкая, замерзнете: холод собачий.

– Я как-нибудь потихоньку, я доберусь.

Она оглядывается в поисках кружки, берет чашку из раковины, наливает в нее воды из крана, жадно пьет, пошатываясь на непослушных ногах.

– Знаете, что хорошо, – говорит она, опуская чашку к грязной посуде в раковине, – я завтра не буду ничего помнить.

– Завтра у вас будет болеть голова, – говорит Семен.

Она озадаченно смотрит перед собой.

– Но моя любовь будет со мной. Будет греть меня… как эта батарея.

Пройдя в переднюю, она останавливается в поисках выключателя, Семен следует за ней по пятам, озираясь, точно в незнакомом пространстве.

– А то бы остались, – говорит он. – У меня три комнаты. Раскладушка есть. Не переживайте, вы мне в дочери годитесь, я не трону. А эти – неизвестно, вернутся ли: дело молодое…

– Спасибо. Спасибо.

Она надевает свою дубленку, придерживая рукой покачнувшуюся вешалку, обматывает шею шарфом, поворачивается к Семену.

– Прощайте. Где-то сжигают чучело зимы, мы прожигаем наши жизни, хотя и мечтаем зацепиться за них подольше, остаться для будущего, хоть в ком-то… Но остаемся только на фотографиях, каменной плитой с искусственными цветами… Это печально, Семен. Ищите любовь. Чтобы остаться, хоть в ком-то. Свете привет.

Она выходит за дверь. Предпринимает неудачную попытку найти в карманах перчатки и идет вниз по ступенькам полуосвещенной лестницы, держась за поручень и петляя на поворотах.

88