Другие ноты

Сосед показательно-демонстративно складывает нож, ловко прячет его в карман штанов, я фиксирую эту его вальяжность, не переставая изумляться. Он протягивает свою огромную левую ручищу, как перепеленутого новорожденного. Который умирает. Я изумленно осознаю, что за все это время, с тех пор, как я вернулась с бинтом и тряпкой в цветочек, сосед не проронил ни слова.

Фельдшер оценивает ситуацию, говорит мне: вы – молодец, я оглядываюсь на Мечика, но Мечика нет, он ушел вон и теперь сидит и курит на кухне, хоть и знает, что я это ненавижу, тем более! – на кухне, но главное – не это, ведь он врет, что совсем не курит, абсолютно. Много лет врет, значит. И оказывается, у него и сигареты имеются. Мы не знаем друг друга. Мы и себя не знаем. А если думаем, что знаем, то почти всегда ошибаемся.

Только сейчас я замечаю, что вымазала в чужой крови руки. Только сейчас я замечаю, что была на лестничной площадке в легкомысленном домашнем халате. Помыв руки, я иду в спальню и навзничь падаю на кровать. Внутри трепещет, бьется о грудную клетку сердце-бабочка.

Я всегда боялась вида крови. Думала, что боялась.

Мечик вечно боится меня потерять. Вглядывается в прошлое, как двоечник в глобус. Я не пытаюсь понять, что у него в душе, я знаю. Но если он не будет сильным, все рухнет. И я первая. Надо идти извиниться. Какая я все-таки неблагодарная и беспощадная.

Плачу (наконец) и иду извиняться.

52

Квартирный воздух пронизан подъездной сыростью и сигаретным дымом, Семен протягивает руку к выключателю, и, прежде чем она успевает опомниться, откуда-то с потолка на нее падает лавина верхней одежды. Загорается свет, рухнувшей стеклянной вазой звенит Симин смех. Вешалка – такие вешалки остались только в гардеробах театров и в некоторых офисах – громоздится на полу, Журихин говорит с улыбкой:

– Сколько раз тебе повторять, Семен, выброси ты это барахло…

Семен что-то нечленораздельно бормочет, Сима все не может успокоиться и без всякого стеснения, по-хозяйски, проходит вслед за Журихиным в кухню. Пока они с Семеном устанавливают вешалку, Семен, испытывая неловкость, поясняет, что вешалка – единственная вещь, оставшаяся от прежней мебели в передней, знающие люди обходят ее: если вот так приставить, взгляните, полный порядок.

Стены передней обиты тканью, местами вытертой и испачканной. По дороге в кухню она вновь задумывается о том, зачем с такой легкостью согласилась пойти в чужую квартиру с незнакомыми людьми. Авантюра чистой воды, и что на нее нашло? Тревога стучит в груди несколько мгновений, но что ей еще терять, это просто очередной бездарный вечер. И потом будет что вспомнить и над чем посмеяться. Может быть.

В довольно просторной кухне, где Сима, уже совершенно успокоившись, ластится к Журихину, стены тоже обиты тканью, это удивляет ее, но в остальном ничего впечатляющего: на окнах длинные гардины без тюля, в центре – добротный дубовый стол, устеленный газетами неизвестно какой давности, три табуретки вокруг него, небольшой шкафчик для посуды, в прошлом белого, а теперь серого цвета с рыжими проплешинами старости, холодильник и плита.

– Присаживайтесь, – говорит Семен, указывая ей на пустующую табуретку. – Проблема с мебелью. Мы – люди культуры, аскетичны в бытовых вопросах, вы уж извините…

Она продолжает стоять, наблюдая, как Семен выуживает из пакета буханку хлеба, батон вареной колбасы, майонез и две бутылки водки. Из почти пустого холодильника под удовлетворенное кряканье Журихина он достает открытую банку маринованных огурцов.

В кухне грязно. Окурки лежат даже на газовой плите, пепел густо устилает паркет, кое-где почерневший от времени и неправильного ухода, в порыжелой раковине лежат две тарелки, чашка и пластмассовый ковшик.

Во сне испытываешь такие же смешанные чувства, думает она, и, как парашютист перед прыжком, понимающий, что все самое интересное впереди, садится прямо на давно не метенный пол рядом с батареей.

Не споря и, кажется, вообще не придавая значения тому, где она устроилась, Семен берет с подоконника пыльную стопку, ставит рядом с тремя разнокалиберными рюмками, оставшимися на столе от предыдущего застолья, – в мутных белесых потеках, с осадком на дне – и разливает водку, не обращая ни малейшего внимания на возгласы Симы по поводу чистоты.

Ругаясь, Сима все-таки поднимается с места и споласкивает нож, но нарезает колбасу все на той же старой газете. Эта заминка, связанная с нарезанием колбасы, заметно нервирует мужчин.

– За Масленицу! – говорит Журихин, нетерпеливо выхватывая из-под руки Семена одну из рюмок и протягивая ладонь в ожидании бутерброда, приготовленного Симой.