Другие ноты

Нажать на кнопку: щелк – спасибо – не за что.

Упорхнули.

Если бы можно было нажать на кнопку и что-то изменить в жизни, то есть – все изменить, что идет не так. Что бы я сделала, думает она, в какой отрезок времени вернулась бы? Думаю, я предпочла бы не родиться вовсе, вот что.

– С праздником! – Старенький городской бродяжка с грязным пакетом в руках заглядывает ей прямо в глаза.

Возможно, он хочет денег. Или поговорить. Только не это.

Она с тенью полуулыбки кивает ему, проходит в узкий тоннель из многочисленных спин, к площадке с представлением. Рядом с местом действия стоят преимущественно дети, завороженно, с какой-то почтительной нежностью внимают актерам, благодарно реагируют на каждую фразу зрелища. Зачем она сюда пришла, ведь это так больно. Для того чтобы проверить, каково это, когда билеты на праздник жизни больше недействительны? Она останавливается сбоку от сцены, различая с тыльной ее стороны какие-то доски и куски разноцветной фанеры.

– Это, дети, дед Федос, у него есть пес Барбос, – говорит Рассказчик.

Дед Федос охает, то и дело хватаясь за спину. Верный пес Барбос скачет вокруг него, выказывая свою привязанность. Пес Барбос уже немолод, она замечает, что под толщей грима, нарисованным собачьим носом и приклеенными усами скрывается лицо с глубокими морщинами.

– Здравствуй, девочка Агата, внучка бабушки Матрены… – зычно декламирует дед Федос.

Следом за внучкой на сцену выходит бабушка, кажется, для полноты картины не хватает только мышки, которая, вильнув хвостиком, способна разбить их жизнь, ладно, не жизнь, но планы нарушить способна, поди узнай, когда еще теперь у них появится новое яйцо… У стола с самоваром и баранками по мере развития сюжета появляются все новые и новые персонажи, поют жизнеутверждающие песни, она теряет интерес к происходящему, думает, как из безобидных мелодий может получиться такой чудовищно ядреный коктейль звуков, думает, что это противоестественно – весь вот этот ее сегодняшний поход в одиночестве, что ей в голову взбрело в ее состоянии. Думает, что, наверное, нужно пить таблетки. И чувствует, что очень замерзла. Холод неожиданно приносит облегчение, не все чувства атрофированы, стало быть, – она все-таки сует бродяжке искупительный грош, он доковылял до нее, пробрался сквозь толчею, любопытно, их многое роднит или нет, или только то, что их существование превратилось в стоптанные тапки, – стало быть, если ей холодно, то у нее есть оправдание для того, чтобы завернуть в ближайшее кафе – выпить, поизучать посетителей, снова выпить и согреться, потом пойти домой и уснуть. Хотя на самом деле лучше сразу отправиться домой – почитать книжку, пощелкать пультом телевизора, ничего не найти, ничего нового не открыть для себя и в конце концов все равно уснуть. Хорошо бы без сновидений и осознания необратимости жизни.

Примеряясь, с какой стороны лучше обойти толпу, она решается нырнуть с торца, на мгновение происходящее кажется ей ретроспективой фильма с ее участием, возможно, сегодня у нее даже главная роль, пожалуй, она уже выросла из статиста. Такое с ней случается довольно часто, неизвестно, бывает ли еще с кем-нибудь, не может быть, чтобы не было. Когда в голове происходит какой-то сбой, небольшой сдвиг, и внезапно – посреди улицы – просто катастрофа: себя не осознаешь, смотришь на пластмассовые дома, на утекающие из-под ног ртутью – дороги, растворяющиеся, как в самый-самый жаркий, ясный день, когда в воздухе картинка плавится… Даже если день совсем не знойный, совсем обычный, зимний; себя теряешь, сама уже в каком-то другом городе или давно умерла и призрак, щиплешь себя потихоньку за запястье, но во сне, например, тоже бывает больно. Наблюдаешь за собой со стороны или смотришь на себя сверху, как режиссер в камеру – вот так же – себя видишь, это называется выход из тела, наверное.

Дед Федос, а на самом деле мужчина лет сорока, с накладной бородой и в соответствующем костюме, стоит за импровизированной сценой с высокими декорациями и прямо из бутылки пьет водку. После, сунув ее за пазуху, старается согреть руки в толстых больших рукавицах, хлопая попеременно обеими. Его седой парик заметно съехал набок, пуговица на фуфайке расстегнута, валенки залеплены мокрой грязью.

Она смотрит на него, обескураженная внезапной мыслью, что, возможно, вся жизнь этого человека – тоже лишь костюмированное представление, лишь символ вечного праздника, а на самом деле одна сплошная бутафория. Или для него это – идеальная жизнь?

– Будешь? – спрашивает дед Федос, протягивая ей бутылку. – Прощу прощения за бездуховность, барышня, но вина нет.

Она делает глоток ледяной водки, неприятный холодок обжигает горло и разливается пожаром внутри.

– Я – Журихин, – говорит дед Федос. – Чертова туча народу собирается на такие праздники. Распивать запрещается. А пивом душу не согреешь…

Она согласно кивает.