Другие ноты

Временами кажется, будто я вырезана по трафарету из бумаги низкого сорта – тонкой и прозрачной, газетной, серой, цвета цемента, мной руководит невидимая рука, заботливо облачает в какие-нибудь платьица и прочие тряпочки, кормит, выводит гулять, переставляет с улицы на улицу, день за днем, для разнообразия посыпая то снежной крупой, то ржавыми конфетти брызг из-под колес, с улицы на работу, с работы в частный центр, где я поднимаюсь по лестнице, где говорю: у меня не получается, где меня раскладывают на кресле, а я повторяю: у меня не получается, посмотрите, какая я ничтожная, какое тело у меня – невыносимое, не выносить ему никого, тонкое и прозрачное тело скверного качества, где мне обещают помочь, анализы вполне обычные, ничего страшного, биопсия хорошая, гормоны хорошие, все чудесненько, во время следующей овуляции, положения во время полового акта играют большое значение, нельзя игнорировать влияние эмоционального фона…

Невидимая рука выводит меня из частного центра, снова и снова выводит меня на улицу, легонько подталкивает: ступай, не сдавайся, берись за новую жизнь, жизнь с собой и в себе, купи афродизиак, создай полумрак, красиво приляг, борись, разоблачись из своих тряпочек, разоблачись перед Мечиком, попробуй сказать ему правду, попробуй изменить позу, попробуй не играть роль.

Поражение ведет к отчаянию, невидимая рука водит меня с улицы на улицу, как паяца на веревочке, из общественного транспорта на работу, с работы в магазин, бесполезные дни сменяют друг друга, снег и дождь сменяют друг друга, божественное невмешательство отягощает мою жизнь напряжением. Я могу искрить больше, чем при двухстах двадцати вольтах. Невидимая рука кого-то Невозмутимого выжидает очередной месяц, заставивший меня кровоточить, еще один, вот уже и квартал истек, вытек, потом усаживает на дерматиновый стул в кабинете частного центра, велит сидеть смирно и внимать.

Вопрос стимуляции яичников не стоит, поскольку мы не знаем, все ли в порядке у вашего мужа, нужна спермограмма, почему бы вам не пройти обследование вместе, причина, может статься, вовсе и не в вас, к тому же всегда есть шанс обратиться к…

Я не хочу ЭКО, я за экологически, естественно, природно, натуральный способ зачатия. Ведь однажды у меня получилось, не так ли? У меня были естественные роды, у меня же было все хорошо!

Врач качает головой. Врач разводит руками.

Говорит: ну если вы так консервативно настроены…

Говорит: можно, разумеется, надеяться на чудо, но тут уж я вам не помощник. Надейтесь. Чудеса случаются. Но больше ничего посоветовать не могу. Я не Господь Бог.

Конечно.

Если Бог есть, должно быть, он – женщина.

Ее невидимая рука бескомпромиссно выставляет меня из кабинета, не преминув громко хлопнуть дверью.

51

Когда холодно и зима – чужое счастье не слишком бросается в глаза. Несчастье тоже. Кажется, зимой несчастным быть проще, чем летом. Летом твое одиночество прирастает к тебе, как астральное тело, особенно чувствительные считывают его по глазам, где сосредоточена вся мировая скорбь, сами, конечно, радуются втихомолку, что их не постигла участь, подобная твоей, пока ты разглядываешь их украдкой, счастливых, будто на экране кинотеатра, не страдающих от потерь, смертей, безответной любви. Впрочем, скорее всего, они тебя даже не замечают.

Зато в феврале ты как в броне. Февраль – диспетчер неведения. Он ничего не предлагает, не обещает, его миссия – отделять время фантастического сюжета от бесконечности реального мира. Он не распорядитель, а бдительный часовой. Как бы сумрачно ни было у тебя внутри, февраль подкинет белизны по старой дружбе. Все неоправданные ожидания уходят умирать в феврали. Безболезненно. Ну, почти.

Она идет к ближайшей площади посмотреть на масленичные гуляния, на красочную ярмарку, вспомнить о своем существовании, забыть обо всем на свете. Мороз окреп за ночь, от дыхания клубится пар, это слова материализовались в сизые дымки; люди обмениваются ими при разговоре, звуки, которые нельзя осязать, но можно увидеть.

Сутолока площади складывается в многолюдную мозаику, звучит музыка, то тут, то там заглушаемая возгласами, народные песни сливаются в нестройную какофонию – сразу на нескольких площадках идут представления, скоморохи в красных колпаках снуют со своими игрушками, артисты с напомаженными щеками лицедействуют перед детьми со здоровым румянцем, длинные очереди толпятся к местам продажи блинов. Она не надеется встретить кого-нибудь из знакомых, но с трепетом вглядывается в лица, царство всеобщего веселья отвлекает от одних навязчивых мыслей, заменяя другими: ей кажется забавным, что такое количество народу, повинуясь языческим инстинктам, собирается в одном месте на проводы зимы, которая и не думает заканчиваться. Молодая румяная девушка в искусственной шубке и высоких сапогах просит сделать снимок и протягивает ей фотоаппарат. Рядом стоит ее подруга, неулыбчивая и блеклая, как тень.

Она озадаченно кивает головой на объектив.

– Он включен, – сообщает девушка, подбегает к подруге, хватает ее под руку.

На мгновение они замирают.