Другие цвета

Памук: Видимо, да. Я никогда не обсуждаю незаконченный роман. Если же возникает необходимость что-то отвечать, как правило, ограничиваюсь одной-двумя фразами, например, говорю, что действие происходит в современной Турции. Я открываюсь очень немногим людям, и только в том случае, если уверен, что они не причинят мне вреда. Я могу напустить туману, могу серьезно порассуждать о ничего не значащих мелочах — мне нравится наблюдать за реакцией слушателей. Я часто так делал, когда писал «Стамбул». Это своего рода озорство, выходка ребенка, старающегося доказать отцу, что он взрослый и умный.

Корреспондент: Критики часто пишут, что вы тяготеете к постмодерну. Мне кажется, однако, что вы исходите из классических традиций, обращаясь в своем творчестве, например, к «Сказкам тысячи и одной ночи» и другим литературным памятникам Востока.

Памук: Все началось с «Черной книги», хотя я прочитал Борхеса и Кальвино раньше. В 1985 году я поехал с женой в Соединенные Штаты — именно там я впервые познакомился с американской культурой и смог оценить ее бесконечное многообразие. Я, начинающий писатель, турок, приехавший из совершенно иной страны, был ошеломлен и раздавлен. Я растерялся, и эта растерянность вынудила меня обратиться к корням. Я понял, что именно мое поколение должно стоять у истоков создания современной национальной литературы.

Борхес и Кальвино дали мне ощущение свободы. Безусловно, традиционную исламскую литературу во многом можно считать реакционной, закоснелой и излишне политизированной, поэтому у меня никогда не возникало желания создать нечто подобное. Когда я оказался в Соединенных Штатах, я понял, что я могу обратиться к этому материалу, но уже с новым мироощущением. Прежде всего следовало четко дифференцировать религиозную и литературную коннотации, поэтому я мог с легкостью воспользоваться богатством и разнообразием методов и литературных приемов. Турецкая литература всегда отличилась изысканностью, изящностью стиля и потрясающей образностью. Но в Турции была утонченная (сложная, замысловатая) традиция очень изысканной (высокого стиля), декоративной литературы. Но позже социально ориентированные писатели нанесли непоправимый урон национальной культуре, лишив литературу ее просветительской составляющей.

Сказания и легенды Китая, Индии, Персии, относящиеся к памятникам устного фольклора, изобилуют схожими или повторяющимися аллегориями и символами. Я решил поэкспериментировать, перенести их в современный мир, в современный Стамбул, создать дадаистский коллаж. Должен заметить, что именно так и получилась «Черная книга» — замысел романа родился из того впечатления, которое произвела на меня культура Америки, и моего желания стать серьезным, настоящим писателем. Я никогда не выполнял социального заказа, не хотел погружаться в проблемы современной Турции и переносить их на страницы своих произведений. Я должен был создать что-то свое, что-то абсолютно новаторское.

Корреспондент: Давайте вернемся во времена, предшествующие появлению «Черной книги». Что вдохновило вас написать «Белую крепость»? Это первая книга, где вы обратились к теме перевоплощения, характерной и для последующих романов. Почему, как вы думаете, вас так интересует идея перевоплощения?

Памук: Это очень личное. У меня есть брат, он на восемнадцать месяцев старше меня. В известном смысле он был мне как отец — отец во фрейдистском понимании, так сказать. Именно он стал моим «альтер эго». С другой стороны, между нами существовали очень сложные взаимоотношения, мы с ним всегда были друзьями-соперниками. Я писал об этом в романе «Стамбул». Я широко написал об этом в «Стамбуле». Я был типичным турецким мальчиком, интересовался спортом, хорошо играл в футбол. В школьные годы он отлично учился, гораздо лучше меня. Я завидовал ему, а он завидовал мне. Он был благоразумным и ответственным юношей, именно на него всегда было обращено внимание старших членов нашей многочисленной семьи. И если я в большей степени тяготел к шрам, он предпочитал следовать правилам. Мы постоянно соперничали. И я часто воображал, что я — это он. Такая вот сложилась модель. Мне хорошо знакомы чувство ревности, зависти; меня всегда беспокоило, насколько успехи моего брата, его личность могут повлиять на меня. Это стало моим вторым «я», неотъемлемой частью моей души. Я хорошо знаю об этом и всегда стараюсь контролировать проявления подобных чувств. Я не считаю себя жертвой ревности или зависти, но я все время начеку. Вот откуда произрастают корни сюжетных перипетий моих романов. В «Белой крепости», например, жестокие, в чем-то садомазохистские отношения между двумя главными персонажами являются отражением моих непростых отношений с братом.