Другое имя. Септология I-II

а я говорю, верно, не свяжется, но это, мол, просто парадоксально, именно парадоксально, и разве мы с ним сами не парадокс, ведь как тело-то с душой взаимосвязаны, говорю я, а Аслейк не соглашается, и мы умолкаем, а потом я говорю, что сам по себе крест уже парадокс, всего-то две пересекающиеся линии, вертикальная да горизонтальная, и что Христос, даже сам Бог, умер, а потом воскрес, чтобы победить смерть, Он явился в мир, когда человек отступился от Бога, совершил грехопадение, когда нечистый, дьявол, получил власть над этим миром, ну, как написано в Библии, и это все невозможно понять, говорю я и продолжаю: нечистое, грешное, смерть – все, мол, возникло, сама вселенная возникла, ведь когда Бог сказал «да», было также сказано «нет», если можно так выразиться, говорю я, ибо иначе не существовало бы ни времени, ни пространства, ибо все, что существует во времени и пространстве, имеет свою противоположность, в смысле хорошему противостоит дурное, говорю я, и все, что существует во времени и пространстве, исчезнет, и бо́льшая часть, почти все, что только существовало во времени и пространстве, уже исчезло, наибо́льшая часть уже вне времени и пространства, не существует, но просто есть, вот как Бог не существует, а просто есть, так что ничуть не удивительно, что человек может пожелать уйти из этого мира, из того, что существует, чтобы упокоиться в том, что просто есть, в Боге, как писал апостол Павел, ну что-то в этом роде, говорю я, а Аслейк говорит, что мы много раз это обсуждали и еще много раз будем обсуждать, а я соглашаюсь, мол, тут он прав, и вижу, как Аслейк отходит к картине, что стоит у меня на мольберте, посредине комнаты, и для меня это довольно большое полотно, продолговатое, и первым делом я провел наискось полосу почти через всю поверхность картины, коричневую, толстую, довольно густой и вязкой краской, а затем провел лиловым вторую полосу, пересекающую первую примерно в центре, в результате получилось что-то наподобие креста, андреевского креста, так он, кажется, называется, и сейчас я вижу, как Аслейк стоит и смотрит на картину, и тоже подхожу к картине, смотрю на нее и вижу, как Асле сидит на своем диване, он по-прежнему дрожит и думает, что даже руку поднять не в силах, слово сказать и то непомерный труд, а еще Асле думает, что в состоянии помыслить только одно: что должен исчезнуть, пропасть, что должен встать, выйти из дома и пойти в море, а еще он думает, что давно не выгуливал собаку, и я вижу, что густые краски картины могут сказать куда больше и что там, где полосы пересекаются, возник совершенно особенный цвет, еще более светящийся, нежели прошлый раз, когда я нынче утром смотрел на картину, думаю я, стою, смотрю на свою работу и думаю, что все-таки внезапно поехал нынче в Берген из-за Асле, только ясности насчет этого у меня не было, ясность пришла, лишь когда я проехал мимо дома, где у него квартира, в Скутевике, и все же я не остановился, не заглянул к нему, чтобы помочь, ни по дороге в Берген, ни на обратном пути, думаю я, а еще думаю, что вот таковы все мои картины и что я не понимаю, что́ имею в виду, думая, что таковы, мол, все мои картины; что же я имею в виду? это ведь никакая не картина, просто начатая работа, но во всех картинах, какие я пишу, есть что-то, о чем эта может напомнить, пусть она и не похожа на все остальные написанные мной картины, возможно, потому, что похожа на мой внутренний образ, мой собственный образ, я же постоянно пытаюсь написать именно его, и если мне удастся, если в картине будет свет, пойдет от нее, значит, так мне и надо делать, надо уйти в себя, как можно глубже, а потом выйти и войти в картину, думаю я и слышу, как Аслейк говорит, что это вот похоже на что-то реальное, в порядке исключения я написал картину, которая на что-то похожа, ведь она похожа на крест, говорит он, а я отвечаю, что картину эту начал сегодня утром, перед поездкой в Берген, и он недоумевает, почему я начинаю картину и всего лишь провожу две полосы, а потом промываю кисти, откладываю их и еду в Берген, вместо того чтобы продолжать работу, а? и я говорю, что показалось мне, будто так надо, а Аслейк молчит и только немного погодя говорит, что коли показалось, будто надо, то, пожалуй, и впрямь было надо, ну а я думаю, что теперь Аслейк наверняка думает, что я почитай что заговариваюсь, впрочем, так он, поди, всегда обо мне думает, а Аслейк повторяет, что не может понять, почему я изобразил только две полосы и больше ничего, почему я вообще изобразил эти две линии, и я говорю, что объяснить не всегда так уж легко, а Аслейк говорит, что это, конечно, верно и вообще-то он никогда толком меня не понимал, вернее, не понимал моих картин, говорит он, и я думаю, что так Аслейк говорил много раз, да, о некоторых вещах говоришь снова и снова, а о других снова и снова говорить скучно, к примеру, о том, что именно Бог – или, по крайней мере, божественная сила – пришел людям на помощь в их бедах и отчаянии, когда в мир явился Иисус Христос, и умер, и воскрес, н-да, история невероятная, этакая глупость, в которую, собственно, невозможно поверить, и ведь, если вдуматься, в этой глупости есть сила, в которую я верю, а Аслейк нет, думаю я, но какая разница, верит человек или нет? да никакой, строго говоря, думаю я, я ведь тоже не всегда верю в Иисуса Христа как Спасителя, зато верю в Бога, в близость Бога и в его отдаленность, вот тут я никогда не сомневаюсь, потому что это факт, а не вера