Другое имя. Септология I-II

и я выезжаю со двора, сворачиваю направо, на шоссе, потому что дом Аслейка расположен дальше по берегу Согне-фьорда, примерно в километре, а Аслейк говорит, что я начал писать примечательную, даже удивительную картину, ту, с двумя полосами, лиловой и коричневой, говорит он, а я чувствую, что об этом мне говорить неохота, обычно у меня нет желания говорить о незавершенной картине, да если уж на то пошло, и о завершенной тоже, ведь завершенная картина сама говорит все, что может сказать, не больше и не меньше, на свой безмолвный манер говорит все, что можно сказать, а если она не завершена, словами вообще не выразить, какая она будет и что скажет, думаю я, и после стольких лет Аслейку пора бы понять, что я не люблю говорить о своих картинах, о том, что они изображают, что означают, не терплю я этакой болтовни, не терплю, и все тут, а Аслейк сейчас примется выпытывать про эти две полосы, только ли они две полосы, а потом скажет, что я изобразил андреевский крест и произнесет эти слова с ударением, будто припечатает, и я отмечу, как он гордится, что знает такое название, он произносит «андреевский крест» с такой внушительной гордостью, «андреевский крест», что я едва не вздрагиваю и чувствую, как он гордится, что знает это выражение, знает, что́ оно означает, а когда Аслейк произносит что-нибудь таким вот манером, будто гордится, что ему это известно, я думаю, что уму непостижимо, как я терплю его, год за годом, если не день за днем, терплю этого простофилю по одной-единственной причине: мне попросту больше не с кем общаться, не с кем поговорить, впрочем, нет, Аслейк не дурак, не глупец, наоборот, он по-своему очень даже умен, думаю я, нехорошо этак о нем судить, стыдно, думаю я, а тем временем мы подъехали к Аслейковой дорожке, я торможу, а Аслейк спрашивает, когда я вернусь, и я отвечаю, что завтра и пусть он опять зайдет ко мне завтра вечерком, говорю я, Аслейк говорит, что так и сделает, а заодно, коли я не против, выберет картину, которую подарит Сестре на Рождество, говорит он, и я говорю, что, пожалуй, можно и так, Аслейк благодарит, что я его подвез, и выходит из машины, а я поднимаю правую руку, машу на прощание, и Аслейк тоже поднимает руку и машет, и я еду дальше вдоль Согне-фьорда и думаю, что сызнова ехать сейчас в Берген – сущее безумие, я ведь нынче уже съездил туда и обратно и замечаю, что устал, так, может, повернуть? ой нет, думаю я, надо проведать Асле, зря я проехал мимо дома, где он живет, струсил прямо-таки, вот и надо теперь снова ехать в Берген, думаю я, и с какой стати Аслейку приспичило толковать о картине, которую я начал только сегодня утром, сколько раз я говорил ему, что не люблю говорить о картине, над которой работаю, да и о завершенной картине говорить не люблю, что сделано, то сделано, что написано, то написано, так уж вышло и с картиной, и с жизнью, вдобавок эти его рассуждения про андреевский крест, думаю я, а вот Асле теперь почти все время лежит на диване в своей квартире, под окном, выходящим на море, потому я и провел эти две полосы, которые посредине пересекаются, наверно, я странным образом изобразил на картине лежащего Асле, думаю я, а с другой стороны, это не он, и мне, конечно, не следовало ехать домой, не проведав его, ведь ему совсем паршиво, но дорога в Берген неближняя, я и от давешней поездки устал, а теперь вот еду в Берген второй раз на дню, поскольку очень встревожен и просто не могу не ехать, думаю я, продолжая путь, и впадаю в спокойную прострацию, где нет мыслей, и вижу, как несколько снежинок ложатся на переднее стекло, и все еду, еду вдоль Согне-фьорда, а на стекло ложится все больше снежинок, и я включаю дворники, они расчищают полукружья, сквозь которые можно смотреть, а вокруг них белеет снег, и я думаю, что Асле небось нет дома, небось пошел в Трактир, думаю я, и незачем мне заезжать к нему, лучше в Бергене оставить машину на парковке у Галереи Бейер, пешком дойти до «Убежища» и снять комнату на ночь, а потом можно пойти в Трактир, Асле-то наверняка сидит за столиком в одиночестве, думаю я, а если его там нет, двину к нему домой и зайду, но, может, все-таки перво-наперво зайти к нему домой? вдруг он дома? но в таком случае небось все равно не откроет? вот такие мысли кружат у меня в голове, снег то идет, то прекращается, а я еду на юг, приближаюсь к тому съезду, где стоял днем у детской площадки, и думаю, что сейчас проеду мимо, и я вправду не уверен, было ли увиденное сегодня на детской площадке явью или просто пригрезилось, вроде как во сне, думаю я, нет, это было на самом деле, я совру, коли скажу иначе, думаю я, и, кстати, невредно мне передохнуть от езды, ведь сегодня я много ездил и устал гораздо больше, чем кажется, так что, пожалуй, надо остановиться на том съезде, снова сделать там передышку, выйти из машины, чуток размяться, глотнуть свежего воздуху, да, так я и сделаю, думаю я, еду дальше на юг, а за поворотом как раз тот съезд, я сворачиваю туда и паркую машину, теперь уже совсем темно, и снег валит так густо, что детской площадки мне не видно, думаю я, да и нет там сейчас никого, думаю я, и, наверно, я взбодрюсь, если выйду сейчас из машины, глотну свежего воздуху да чуток разомну ноги, думаю я, заглушаю мотор, выхожу на снегопад, все вокруг уже укрыто снегом, все белым-бело, склоны, деревья – все под снегом, я стою и смотрю на падающий снег, а он редеет и перестает, и насколько же светлее становится, когда кругом бело, от белого снега вечер светлеет, и там, на заснеженной тропинке, что ведет к детской площадке, я вижу парочку, они идут рука об руку, те же двое, кого я видел раньше днем, правда-правда, значит, ничего мне не пригрезилось, думаю я, потому что вижу молодого парня с каштановыми волосами до плеч, почти засыпанными снегом, а рядом с ним – молодую женщину с черными волосами, длинными и густыми, у нее волосы тоже почти сплошь в снегу, и я слышу, как она говорит, до чего же хорошо, когда снег совершенно свежий