Другое небо

Я туда бы вернулся, за сон ото сна отбежав,
в мою бедную юность с мечтой о крушеньи держав,
в день сочащийся ложью и упрямой моей правотой,
я прошёл бы где плоше, коктебельской слоёной водой.

Над лагуной луна там светила как знак волшебства,

выплывала со дна Мандельштама в луне голова,
поднимались ресницы, не моргая смотрели глаза,
как в вселенской темнице зарниц начиналась буза.

Шевелившихся губ его слышу я шёпот в ночи,

до свеченья зазубренный, так в колодце играют лучи,
рассыпаются радугой на звенящем ведре через край,
по усам виноградарей, на руках в черпаках просверкав.

Вижу небо живое, под небом живая вода,

вот моё нажитое, через жизнь возвращаться сюда,
по дороге разбитой, в полнолунье, не чувствуя ног,
невесомым транзитом лететь как сентябрьский листок.

* * *

Вот торчит из горшка горе луковое,
значит — март и весна календарная,
то-то вздыбилась улица гулкая,
облаками окна задаривая.

А и плывут эти гуси да лебеди

из какой-нибудь там Японии,
а может из килиманджарского племени,
их облапавшего ладонями.

Может даже из под города Мурома,

из сельца, от крыльца богатырского,
где помещички-троекуровы
скверной водкой пьяниц затыркали.

А охота ведь добру молодцу

по весне-красне разгулятися,
дать торца кому-нибудь квёлому,
аль с крутейшим каким взять подратися.

Вот весна за окном, я — не выпимши,

и признаться, вобще мне не хочется,
а охота на улицу выбежать,
где девицы с глазами порочными,
где в проточную лужу кораблики
запускают мальчишки, как зяблики
запускают весеннюю песенку,
вроде этой, к концовке без плесени.

Благовещение

Беременная щупает живот,
в котором мальчик маленький живёт.

И думает внутри большого тела,

под сердца стук, дыханья шум:
«Зачем из рук Творца душа влетела в меня?
мой девственный смущает ум».

Как он прекрасно от всего укрылся!

Его любовь питает и творит,
и плавники переплавляет в крылья,
и крыльев нет — на пальчиках летит.

Откуда эти красные ладошки,

которые он к рёбрышкам прижал?
Весь этот мир простой, зачем так сложен?
А он ещё другого не узнал.

Его хранит пока для жизни сфера,

столь нежная и любящая так,
как никого никто, и воздух серый
ему неведом как печаль и страх.

Он головастик в кожице жемчужной.

Он волоски старательно растит
и морщит лобик думою натужной:
как вылезет и всех развеселит!

* * *