Другое небо

Детишек карличий народец,
и гвалт безумный воробьёв
соединяются в природе —
и сердце бьётся о ребро.

А небеса светлы недолго,

смеркается и будет тьма.
Вся жизнь, как ржавая иголка
торчит в подушечке ума.

Вот вечер на тяжёлых лапах

вдруг оскользается шипя,
почуяв крови терпкий запах
волной встающий от тебя.

В кварталах фонари зажгутся,

как жёлтые глаза зверей,
и надо подозвать искусство
и с ним стареть.

* * *

Вот раковины пение неслышное —
поющая могила на песке,
построенная ужасом моллюска
из лестницы мученья винтовой.
Как явно океан в ней дышит,
когда её покоя на виске,
мой слух карабкается башней узкой,
где кто-то до меня стоял живой.

Он сгинул навсегда, оставив эхо —

мешок Эола свёрнутый в спираль,
дыханья затаённого широкий
непрекращающийся шум.
Убежища притягивают эго.
Мне стала неприятна ширь и даль.
Меня печалит полотно дороги.
Я никуда отныне не спешу.

Я сбрасываю панцырь, и кому-то

он кажется занятнейшей вещицей,
неведомый читатель прижимает
к виску протяжные мои стихи.
На жизнь свою поглядывая хмуро,
пора бы с миром мне не сволочиться.
Меж мной и небом ясная прямая
от грифельного клюва — до руки.

* * *

У меня на глазах зацветают деревья Нью-Йорка.
Их торопит весна, раньше айришей-листьев* они появились.
Нетерпенье опасно подобного толка
на ветвях помутневших в шеренгах цветков боевитых.

Им на волю пора, в арьеграде они засиделись.

Ровно бабы какие… как труба прогремела команда.
И они поднялись. Не держите ж! Попробуйте в деле.
Дайте им умереть! На виду! Ничего им другого не надо.

Новобранцев весны надо мной эта потная битва,

мерным маршем идут облака к океану, как влажные флаги,
моё сердце насквозь тоже синей картечью пробито —
я умру как они, мне достанет на гибель отваги.

* «айриши» — ирландцы («Irish» — англ.), зелёный — национальный цвет ирландцев.

* * *

Толкач, какая-то малявка,
весь ржавенький, да еле дышит,
а всё же на воде виляет
и баржу тычет.

С еврейскими глазами белки

и профилем красавиц местечковых
клубки своих усилий мелких,
но до безумия толковых.

Давай же впишемся в природу

как два больших и несуразных
от общей линии отхода,
вполне периферийных, частных.

* * *

Вращать мороженое палочкой,
стаканчик не порвав бумажный,
отставив Фёдора Михалыча
с зачином фразы на «Однажды…»

и слышать вызреванье листиков,

цветков увядших осыпанье…
Что нам Алёши или Митеньки,
что Грушеньки нам упованья!

В Апреле дни приходят новые,

как первые от Сотворенья,
вот — небо с солнечной основою,
а вот — травы столпотворенье.

Внизу — цветное и зелёное,

вверху — то белое, то — синее,
и пахнет Библией солёная
морского горизонта линия.

* * *

Андрею Грицману