Другое. Сборник

– Да, да, разумеется. Вот они, – без промедления и просто выговорил предводитель, подавая Алексу пистолеты и удерживая их в руках в том же положении, каким и поэт при их изъятии у него, – стволами, направленными на себя. – Заряды, к сожалению, не со мной; не взыщите…

– Гм… – Алекс не мог не отметить в голосе собеседника скрытой смешливости и, значит, превосходства уже и в данной, щекотливой ситуации – того, к чему у вожака, – теперь это можно было утверждать едва ли не наверняка, – имелась предрасположенность, и она не оставляла его и проявлялась в нём даже если он мог не желать, чтобы кому-нибудь становилось известным о ней.

– Так – ваше поручительство?..

– Честь имею, – сказал Алекс, забирая оружие. – Гарантия, однако, может не быть обеспеченной. Одного свидетеля, – он указал рукою на облучок, имея в виду кучера, – деть никуда невозможно. А в поездке прибавится ещё и другой – мой слуга. Он – в Неееевском.

– Объяснения убедительны. Вредить вам да и им тоже я не намерен. Расстанемся теперь же. Доброго пути! Да, ещё. Не уступите ли книгу?

– Вы о чём? – От столь неожиданной просьбы Алекс задал встречный вопрос, не думая, о чём, собственно, спрашивает. Но его смущённость исчезла, ещё не овладев им полностью.

Конечно, речь шла о горестном повествовании, которое ему довелось не только прочесть, но и обстоятельно обдумать.

Не он ли, поэт, испытывал неловкость перед тем как заглянуть под обложку экземпляра, уже удостоверившись, что он – не его, а значит – кого-то или – вообще ничей? Своё право распоряжаться им он бы подтвердить не мог никаким образом, равно как не мог бы, заглушая свою совесть, поставить книженцию на полку личной библиотеки по возвращении из этого путешествия. Тут ни к чему были бы любые притязания, хотя бы и перед разбойником. Соглашаясь уступить книгу, Алекс уже определённо не мог не осознавать, что и теперь, уже в который раз предводитель брал над ним верх, повергая его.

– Ну да, – торопливо поправлял он себя в заданном, почти как неуместном вопросе. – Она не моя; возьмите её.

– Благодарю и прошу простить за задержку. Кстати: вы человек добрый и прелюбопытнейшего склада, но – мало доверяете себе; так – не годится. Здоровья и благоденствия! – собеседник произносил эти слова, уже спрыгнув на землю и отходя от кибитки прочь.

По тому, как уверенно он вёл себя в этой глуши, не исключалось его происхождение из местных, а в связи с этим и то, что он, возможно, знал Мэрта, своего пусть и не самого ближнего соседа, поскольку их связывало пользование общим просёлком и ввиду этого, вполне вероятно, он даже встречался с ним.

Также и дворянское воспитание в нём, подтверждённое им хотя как-то и по-воровски, явно не исчерпало себя, и непроизвольная мысль об этом становилась весьма существенным дополнением к тому чувству удовлетворения, которое могло удерживаться в поэте ввиду гуманного обхождения с ним на всём протяжении его поездки с разбойниками и особенно в её завершающей части, когда они уже были извещены о жестокостях карателей в Лепках.

Экстренное расставание с ними прибавляло Алексу догадок о них.

Возможно, где-то здесь, уже на значительном удалении от места, где они только перед ним появились, размещался их ещё один, тщательно маскируемый приют, что могло говорить об основательной продуманности их тайной самоорганизации.

Также нельзя было не отметить, насколько внушительным и угрожающим это сообщество должно было считаться теми, по вине которых – прямой или косвенной – оно образовалось, – раз дело дошло до того, что его форпосту позволено было, видимо, уже достаточно продолжительное время находиться чуть ли не у самой околицы охваченного крестьянским негодованием поселения. Даже больше того: таких ближних лесных форпостов могло быть несколько – с разных сторон от поселения. И вовсе не исключалось, что подобных ареалов смуты в одной волости, в уезде, а то ещё и за его пределами могло образоваться ещё несколько. Что же до их влияния на крестьянскую массу и до их решительности и амбиций, то они легко распознавались по отваге и внутренней собранности предводителя, встретившегося Алексу.

Вполне допустимым представлялось также и то, что среди беглых и возмутившихся он был руководящей фигурою не единственной, а являлся только членом некоего сводного органа…

Алекса, впрочем, не могло не удивить то, что в последний момент, когда они ещё находились в общении, тот обошёлся без напоминания ему о принятых им на себя строгих и опасных обязательствах по содействию скрывающимся.

Только ли по рассеянности или ввиду спешки главарь упустил возможность ещё раз удостовериться, в какой степени проезжий мог быть полезен ему и его подельникам?

И тут ему, проезжему, опять не оставалось ничего другого как отдать должное предводителю.

Было до пронзительности ясно: тот, пусть ему даже недоставало опыта разбойничьего, имел полнейшее представление о щепетильности и безукоризненной, почти болезненной ответственности дворянина в его ручательстве хотя бы только словом и хоть бы перед кем.