Другой

Когда дверь за последним сотрудником захлопнулась, Венедикт Аркадьевич, суетясь и повизгивая, установил предельный уровень защиты от несанкционированного проникновения, а также включил запрет на трансляцию из лаборатории. Боль начала отступать.

«У-ф-ф, правильно всё делаю, правильно…»

Подошёл к столу, на пульте выбрал режим: «Общение».

— Эй, как тебя там… Максим, что ли? Ты меня слышишь?

Максим повернул голову.

— Здравствуй, раб.

— Ишь ты… — хихикнул Венедикт Аркадьевич, чувствуя себя уже вполне раскованно. — Раб. Может, заодно уж пояснишь, кому это я принадлежу?

— Своей тени.

Венедикт Аркадьевич вздрогнул.

— Ты… знаешь? Кто ты? — Он опять начал кричать. — Кому служишь?

Опять появилась тень, и видели её уже двое. Венедикт Аркадьевич схватился за голову и завизжал.

Максим начал светиться. Сияние заполнило защитный купол вокруг него, обозначилась граница, которая стала расширяться, пока купол не накрыл собой и Венедикта Аркадьевича. Снаружи осталась бесноваться тень.

— У нас… мало времени, — глухо сказал Максим. Он разом осунулся, глаза лихорадочно блестели, грудь впала. — Я не могу тратить на это силы. Делай, что скажу.

Венедикт Аркадьевич убрал руки от головы, разом ставшей лёгкой и ясной. Так хорошо и спокойно ему уже не было давно.

— Я — ангел, — произнес Максим. — Я свободен, как свободен лишь Свет. Я служу Ему, потому что я — Его часть. А ты — раб. Никто.

— Да, да… — всхлипнул вдруг собеседник. — Душу словно тянет… туда, далеко, во тьму… и ведь я чувствую, знаю, что могу что-то с этим поделать, ан нет — позволяю всё-таки! А потом эта появляется… тень. Рожи строит. Подмигивает. И если что не по ней, то мучает, мучает… Почему так случается, а?

Объяснялся сейчас Венедикт Аркадьевич на давно с корнем вырванном, казалось бы, ненавистном ему архангельском диалекте, — ан нет, не вырванном, а в некоем чулане памяти спрятанном до поры, до времени.

— Проекция это души твоей в мир, пока тебе неведомый… Бывает, набирает она силу, и тогда человек настоящую свою душу теряет. Натворил, стало быть, ты дел, ученый, — трудно, с придыханием ответил Максим.

— Натворил, ох, натворил… Зависть всё, да корысть, да тщеславие. Делать-то мне что, не подскажешь?

Венедикт Аркадьевич замер.

— Скажу, — глухо выдавил из себя Максим. — Прежде всего…

Договорить он не успел. Как будто что-то с треском разорвалось, и укрывающее ангела и ученого сияние начало меркнуть, пока совсем не исчезло одновременно с выдохом Максима:

— Хранители… покинули Землю… не успел я.

И тут же, схватившись за голову, завопил Венедикт Аркадьевич:

— Ты… ты! Тот, кому ты служишь, бросил тебя! Он слаб, как слаб и ты! Есть только один настоящий хозяин! Я уничтожу тебя, во славу его!

Дрожащая, потная рука потянулась в сторону большой красной клавиши на пульте: «Экстренное уничтожение образца».

Максим закрыл глаза.

Рассказ двадцать третий. Воссоединение

… Стрела достигла цели: вместе с ней тысячи душ прибыли в мир, где находились их тела. Переход по энергетическому мосту занял вечность, свернувшуюся в миг, когда субстанции наконец обрели свои материальные оболочки, вдохнув в них жизнь… спящую жизнь.

А что же Тег? Как вы понимаете, пришло время с ним проститься: бесплотная сущность опять стала Егором. Но даже в этом белёсом мире, где царило одиночество, он был оторван от других одиночеств. Накопленная Тегом энергия движения в момент перехода должна была погаситься, и это привело к тому, сам Егора был вышвырнут с центра мира в глубь, где царила лишь чёрная пустыня безвременья.

… А на поверхности, окутанной туманом, новые обитатели мира спали и видели странные — плоские, чёрно-белые — сны. Маше снилась точка на плоскости, далеко-далеко, и она знала, что это Егор, и что она сама — такая же одинокая точка, и что им нельзя соединиться, потому что… «Нет, нет!» — задыхалась она криком во сне, потому что та немыслимо далёкая и затерянная в дебрях чужого мироздания точка стала для неё символом жертвенности.

…. Показалось ему, или что-то вокруг начало меняться? Нет, не показалось: туман сделался реже, а сам Антон Григорьевич вдруг ощутил, как сковывающие его путы ослабли. И вот… сквозь туман начали проступать лица: не безжизненные маски, и именно человеческие лица, — одно за другим медленно проплывали мимо него. По разлитому в чертах равнодушному покою, безмятежно закрытым глазам можно было с уверенностью судить, что все эти люди дышали, существовали и… спали. Крепко спали.

Вот ещё лицо… «Наташа? Это же Наташа, Наташа! Я столько смотрел на тебя спящую, ушедшую в свой подводный мир — как я могу тебя не узнать? Наташа!! Ты слышишь меня?»

Лицо скрылось в тумане, но не исчезло бесследно, продолжало маячить, манить за собою… «Догнать, догнать… Как? Мне нужно тело. Где ты, где?»

Тут же выплыло безжизненное мертвенно-бледное лицо с закрытыми глазами. «Да, это я… я? Или «не-я»? Надо соединить эти свои «я— не-я»», соединить, соединить! Надо стать одним, целым «Я»! Эй, кто-нибудь, помогите же мне наконец!»