Другой барабанщик

– У тебя найдется пара минут? Мне надо с тобой поговорить. – Она держалась как-то виновато. – Хочу тебе кое-что сказать. Одну вещь.

– Давай, – отвечаю не слишком любезно.

Она присела на дальний край кровати, расставив ноги, и уставилась в пол.

– Я знаю, как ты относишься к моему отъезду. Мне жаль. Но мне надо ехать, я это знаю. – Она взглянула на меня, а я медленно отвернулась, потому что, кажется, начала плакать. Не знаю. – Помнишь, перед тем как я ушла от Такера, мы с тобой разговаривали в кухне? – Я ничего не ответила. Но она знала, что я помню.

– Понимаешь, дело в том, что я была студенткой колледжа. То есть тогда я уже не училась в колледже, но все равно рассуждала, как юная студентка. Было в Такере что-то такое, чего я не могла понять, и это меня расстраивало, потому что я относилась к этому так, словно я провалила экзамен. Я не уверена, но, может быть, те из нас, кто учился в колледже – Дьюи, я, в меньшей степени твоя мать, наверное, твой отец, может быть, все мы потеряли то, что есть в Такере. Возможно, мы потеряли веру в себя. Когда нам надо что-то сделать, мы не просто это делаем, мы думаем о том, что надо это сделать, и мы думаем о массе людей, которые уверяют, что некоторые вещи делать не надо. А если мы перестаем об этом думать, то и вовсе отказываемся это делать. А Такер просто знает, что ему надо делать. Он об этом не думает. Он просто знает. Вот он хочет съехать сейчас – и я поеду с ним. И я не собираюсь ему говорить, что он теряет надежное место работы и людей, которые искренне заботятся о нем. Я просто еду с ним. И не только потому, что люблю его, но потому что я люблю себя. По-моему, если я буду делать то, что он говорит, и не стану об этом думать, ну, хотя бы какое-то время, я последую за ним и за его внутренним голосом, и я считаю, настанет день, когда я последую за своим внутренним голосом, о котором я сейчас даже не догадываюсь. Но Такер научит меня слушать этот голос. Мне хотелось, чтобы ты знала, почему я уезжаю, потому что, возможно, это научит тебя уживаться с родителями. Если ты поймешь, что заставляет меня уехать, может быть, это понимание позволит тебе найти внутри себя нечто, что поможет тебе выжить, какое бы решение ни приняли твои родители. И если ты поможешь себе и обретешь внутреннее успокоение, оно окажется лучше, чем то успокоение, которое я бы могла тебе дать. Вот что я хотела тебе сказать. – Она встала и пошла к двери. Я так и не подняла на нее глаз.

Но когда она взялась за ручку двери, я вскочила и сдавленно позвала ее, подбежала, и обняла, и заплакала. Она тоже. Потом мы отшатнулись и поглядели друг на друга.

– Навещай меня почаще, ладно? – Она улыбнулась. И я обещала приезжать к ней на ферму.

А теперь она и вовсе уехала отсюда, и я не знаю, куда. Надеюсь, она мне напишет.

Вот и все, что мне известно. Наверное, не слишком много. Что до моих родителей, то сегодня они, пожалуй, обращались друг с другом лучше, чем когда-либо, держались за руки и так далее. Может, что-то произошло вчера, но я не могу представить что. В любом случае я стараюсь не беспокоиться ни о чем. Не думаю, что я черствая или испорченная, но ведь это их проблемы, и мне тут сказать нечего. Либо они сами разберутся во всем и останутся семьей, либо нет – и тогда они расстанутся. В этом все дело. По крайней мере, думаю, вот о чем говорила Бетра в тот вечер, хотя мне было трудно с ней согласиться. То есть это же так просто: самое лучшее, что вы можете сделать для людей, которых любите, это оставить их в покое.

Дьюи Уилсон III

Мы расположились на вершине Истерн-Ридж с видом на горную стремнину, называемую ущелье Хармона. Генерал находился в нескольких шагах от нас, слишком молодой, чтобы годиться мне в отцы, в серых брюках с желтыми лампасами и в рубашке с закатанными выше локтя рукавами. Волосы у него были белые и длинные.

Мы наблюдали за наступлением янки в сплошной пелене пыли: они двигались по мощеному шоссе, мимо статуи генерала, по главной улице Саттона, мимо магазина мистера Томасона, а затем вверх по склону холма – прямо на нас. Взмыленные лошади тянули пушки, солдаты шли строем, и даже с такого расстояния я мог разглядеть лицо каждого под синим козырьком. Генерал стоял молча и смотрел на них.