Другой день, другая ночь

Лилли вновь берется за кисть. Хотя Эбби и любопытно, что спровоцировало ее слезы, спросить она не решается. Но и уходить не хочет. Она обводит взглядом комнату. Стены увешаны работами пациентов, самыми разными – от детской мазни до безупречно вышитых картин. На большом комоде громоздятся коробки с карандашами, фломастерами и красками; в ящиках комода – судя по наклеенным ярлыкам – разложены материалы для шитья, пряжа, бумага и пластилин. В углу несколько мольбертов. Как в начальной школе, думает Эбби. Если не обращать внимания на большую табличку с надписью: «ПОЛЬЗОВАТЬСЯ НОЖНИЦАМИ ЗАПРЕЩЕНО» – даже детям доверия больше.

Она смотрит на работу Лилли. В центре большая черная дыра, обрамленная постепенно светлеющими – от бордового до ярко-красного – кругами. В верхнем левом углу Лилли старательно рисует нечто похожее на птицу.

– Не возражаете, если я посмотрю? – спрашивает Эбби.

– Ничуть.

Она подвигает стул, стараясь не опрокинуть пластиковый стаканчик с водой, и смотрит на фарфоровое блюдце со сколами, которое Лилли использует как палитру.

– Акриловые краски?

На блюдце свежевыдавленные шарики: красный, желтый, синий и белый. В центре – большой алый завиток.

– Да. Я не очень хорошо рисую, – Лилли кивает на лежащий перед ней лист, – но люблю этим заниматься.

– А по-моему, красиво, – говорит Эбби.

Пусть абстрактный рисунок она никогда бы не повесила у себя дома, ей действительно нравится – хотя бы потому, что это приносит удовольствие Лилли. Эбби наблюдает, как Лилли, почти не задумываясь, наносит крошечные белые точки, и ей самой тоже очень хочется попробовать. Не помню, когда я последний раз давала волю воображению, думает она. В фотожурналистике фантазии особо не разгуляться, но когда-то давно, работая над дипломом, я рисовала почти круглосуточно.

Они сидят в приятной тишине, лишь время от времени Лилли полощет кисточку в воде. Наконец Лилли говорит:

– Жаль, что я не объяснила раньше, а на занятии у меня просто не осталось на это сил. Наверное, я пыталась оставить прошлое позади и жить дальше. Здесь я не многим об этом рассказывала. Вы ведь знаете, что я и раньше здесь лежала?

Эбби кивает.

Лилли опускает кисточку в стакан и поворачивается.

– Лечилась от травмы. – Она набирает в легкие воздух и медленно выпускает, как их учили, чтобы успокоиться. – Да, я лежала несколько раз, но когда я впервые сюда попала, меня просто привели в чувство, стабилизировали состояние и отпустили. Я говорю «просто», а на самом деле поработать им пришлось порядочно – мне было совсем плохо. Я почти не спала и вела себя как маньячка: ничего не ела, только пила. Спускала в «Черчилль-сквер» по пять тысяч в день…

Эбби, затаив дыхание, ждет продолжения. Ей самой не удалось бы потратить и десятой части этой суммы за один поход в торговый центр.

– Тогда я здесь всего не рассказывала, – говорит Лилли. – Во второй раз я, наверное, им уже доверяла больше, а может, просто была в таком отчаянии, что согласилась бы на что угодно. Конечно, я была напугана – второй психический припадок за год. К счастью, с самого начала моим лечащим врачом была Джиллиан – она единственная здесь, кто занимается травматерапией. И мы с ней погрузились в работу, потому что понимали – здесь до сих пор полный хаос. – Она стучит пальцем по виску.

Эбби кивает. Прекрасно знаю, каково это, думает она. Хотя в таком состоянии, как Лилли, я никогда не бывала.

– Насколько я понимаю, травматерапия – серьезное дело.

– Да уж. Приходится заново переживать события прошлого, это жутко… – Еще один глубокий вдох. – Мне даже сейчас трудно об этом говорить… В детстве, начиная с семи лет и до того момента, когда я ушла из дома, меня насиловал отчим и два его приятеля. Мама работала посменно, они приходили, когда ее не было дома.

Эбби ошарашена, не знает, что и сказать.

– Ужасно, – наконец выдавливает она, чувствуя, что слова абсолютно несоразмерны ситуации.

– Не хочу вдаваться в детали. Только чтобы вы понимали, почему пассаж о детях на сегодняшнем занятии так меня хлестанул: все закончилось тем, что я забеременела.

Эбби краснеет от чувства вины.

– О боже, мне так стыдно.

– Вы не знали, – повторяет Лилли.

– Нет, но… Все равно нужно быть благоразумнее. Есть же пословица, что-то вроде: «Человека не поймешь, пока не окажешься в его шкуре». Точно не помню, в общем, о том, что нельзя судить о других. А я судила. Решила, что вы любите нравоучения. Мне – с Каллумом – их часто читают люди, которые думают, что знают об аутизме все… – Эбби, сейчас разговор не о тебе, вспоминает она. – В общем, здесь любых извинений от меня будет недостаточно.

Лилли пожимает плечами.

– Все в порядке.

– И что же?.. Э-э… – Эбби замолкает, тщательно обдумывая слова. – Вы… прервали беременность?

Лилли вроде ничего не говорила о том, что у нее есть ребенок.

– Нет, не прервала. Хоть отчим меня и заставлял. И несмотря на то, что я даже точно не знала, кто из них отец… – Снова выдох. – Я потеряла ребенка. Наверное, таким образом мое тело выразило, что я не могу быть матерью этому младенцу… – Ее глаза наполняются слезами.