Другой день, другая ночь

Он сходит с бетонированной дороги. Под подошвами хрустит галька, по склону ноги сами несут его к морю. У воды камни влажные, блестящие. Вдалеке за валунами лает громко собака, грохот волн не может ее заглушить. Скорей бы уйти подальше от этой глупой, счастливой собаки.

Несколько шагов – и Майкл в воде. На нем ботинки на шнуровке, и что с того? Вода уже выше щиколоток; вскоре намокают джинсы. Очень холодно. Неспокойное море до горизонта покрыто барашками. Каким-то образом успокаивает сознание того, что стихия имеет над ним власть, что существует сила, превозмогающая его страшные мысли. Ему больше невыносимо бороться с ними. Наконец он нашел выход.

«Я – это не я, – хочет он сказать Крисси. – Поэтому я это делаю». Вода уже закрыла бедра, ему холодно, зубы стучат, как механизм заводной игрушки.

Зайдя по пояс, он плывет. Чем дальше от берега, тем холоднее становится вода. Но, по крайней мере, он убегает от всего и всех, от неудач, от будущего.

Одежда сковывает движения. Майкл, барахтаясь, сбрасывает ботинки и нажимает то брассом, то кролем.

Через некоторое время он смотрит на берег: пляжные домики едва видны.

Затем где-то в самом далеком, крошечном закоулке мозга возникает чуть слышное эхо слов, сказанных Джиллиан: «Это всего лишь мысль. А мысли можно изменить».

Однако джинсы тяжелые, а он устал, очень устал, и когда налетает большая волна, у него не остается энергии сопротивляться тянущей вниз силе. В конце концов, что Джиллиан понимает?

– Микки! Микки! – слышится голос Крисси.

Майкл выныривает на поверхность, жадно ловит воздух. Снова мозг пытается его надуть – заставить вернуться, когда все безнадежно. Голос с берега сюда не долетит.

А потом становится слишком поздно: следующая волна затягивает его под воду.

Часть IV Следующим утром

40

– Нет! – говорит Джонни. Новость будто удар под дых. – Когда?

– В выходные, – отвечает Джиллиан прерывающимся голосом.

– Но не здесь же?

В Мореленде у пациентов практически нет возможности причинить себе вред: по всему зданию расставлены охранники. Ни ножей на общих кухнях, ни ножниц в студии, ни бритв в комнатах у пациентов. Чтобы побриться, они спрашивают разрешения и делают это под надзором сестер. Двери в спальни не запираются, а тех, кого считают склонным к самоубийству, постоянно проверяют.

Джиллиан качает головой.

У Джонни с облегчением опускаются плечи. Самоубийство на территории лечебницы только усугубило бы положение. Начались бы вопросы, поиск виноватых, даже возможно расследование. Хуже всего это отразилось бы на других пациентах. У Джонни на душе скребут кошки. Я должен был прикладывать больше усилий, думает он.

Джиллиан, похоже, прочитала его мысли.

– Я в курсе, что несколько важных сеансов вел ты, однако твоей вины здесь нет.

– Я не понимал, насколько серьезно обстоят дела, – говорит он.

Джиллиан смотрит в окно.

– После выписки от нас почти ничего не зависит… К сожалению, держать здесь людей бессрочно мы не можем.

– Прошло всего десять дней…

Джонни знал, что рано или поздно ему придется столкнуться с самоубийством пациента; он даже припоминает, как на собеседовании при приеме на работу Джиллиан предупреждала его, что следует быть к этому готовым. Тем не менее одно дело знать о неизбежном, и совсем другое – справляться с реальной ситуацией. Он не слышал всю историю от начала до конца, а следующие полтора часа ему придется вести занятие с легкоранимыми пациентами. И что он должен им сказать? Эти мысли приводят его в ужас.

Странно: все эти месяцы я только и делал, что вел разговоры о тревожности, а теперь вляпался сам.

– Следующее групповое занятие твое, – говорит Джиллиан. – Я не могу тебя заменить – у меня через полчаса встреча с пациентом. Но если хочешь, пойду с тобой, чтобы сообщить новость. Они в любом случае об этом узнают, поэтому лучше взять инициативу на себя. Ты не против?

Джиллиан отзывчивая и добрая, думает Джонни.

– Спасибо. Было бы здорово.

– Не скажу, что «рада помочь», – грустно смеется Джиллиан и встает. – Поговорим еще за обедом. Многим из персонала будет туго, с этим тоже придется что-то делать. И все-таки нужно держаться. Готов?

– Готов, насколько можно…

* * *

Пять минут двенадцатого. Карен опаздывает. Она паркуется (криво), закидывает деньги в счетчик и бегом бежит в лечебницу.

– Жуткие пробки на дорогах, – говорит она Дэнни и торопливо ставит корявую подпись в журнале.

– Сегодня многие с трудом добирались.

Войдя в холл, она тотчас понимает: что-то не так. Рита на своем обычном месте, в кресле, сгорбилась и подалась вперед. Колин, присевший у ее ног, неуклюже обнимает ее за плечи. На одном из диванов Эбби дергает ногами, в лице ни кровинки. Рядом с ней трясет головой и скулит Таш. Появление Карен замечает только Рик, примостившийся на коленях у кофейного столика с разложенной газетой.

– Привет, – кивает он.

Даже его голос звучит странно. Слишком тихо, сдержанно.

– Что-то случилось? – спрашивает она.

В ответ – до ужаса знакомая напряженная тишина.

* * *