Другой глобус

Даже в наши дни, когда разнообразные формы торговли — сетевые магазины, супер-и гипермаркеты, шоурумы, выставки и прочие бутики — разделили всех покупателей по ценовым и социальным «сегментам», нигде так ярко не проявляется национальный характер, культурные традиции и местные особенности народа, как на рынке (чего стоят хотя бы одесский «Привоз» или базары в Средней Азии!). А в средневековом городе рынок был единственным местом снабжения для всех. Было еще только одно место, которое также уравнивало ремесленника и купца, благородных и простолюдинов — кладбище. Но туда человек попадал, мягко говоря, не каждый день и не по своей воле, а на рынке проходила значительная часть его повседневной жизни. Именно на рынок направился Чехович утром следующего дня и провел на нем почти все время, остававшееся у него до визита к Киршнеру. Оказавшись здесь в прошлый раз, он чувствовал себя ребенком, которого впервые привели в зоопарк, и это детское любопытство вытеснило в нем способность к анализу ученого. Теперь же он мог уже позволить себе быть наблюдателем и исследователем. Свои наблюдения он незаметно наговаривал на портативный диктофон, помещавшийся в ладони, хотя и сам не знал, где можно будет их использовать. Не сошлешься же в научной работе о средневековом городе на свой собственный опыт!

* * *

«Вечер» — понятие растяжимое, особенно, в средневековом городе. Но когда совсем стемнело, улицы Праги опустели, а его собственные наручные часы, лежавшие на дне «котомки», показывали почти восемь, Эдвард решил, что пора.

К счастью, небо было ясное, луна — почти полная, и это отчасти компенсировало отсутствие у него фонаря. Не без труда, но он нашел дорогу к дому со львом и арфой над воротами, ставшему для него за эти сутки почти родным. За «веревочку» на этот раз, дернул более решительно. Весело отозвался сверху колокольчик, после некоторой паузы внутри закряхтело, заскрипело, лязгнуло — и в открывшейся двери возник знакомый уже швейцар.

— Господин Киршнер дома?

Что значит — опыт! Чехович почувствовал себя старожилом средневековой Праги, представителем сословия… ну, скажем, людей свободных профессий.

— Хозяин велел никого не принимать — торжественно произнес старик, подняв фонарь и разглядывая его так, словно желал во что бы то ни стало найти в госте порок, которого не заметил вчера.

— Передайте ему, что я — от Камиллы Анежской, его ученицы. — Чехович сам удивился своей находчивости.

— Ожидайте тут — нехотя отозвался толстяк после долгой паузы, в течение которой, очевидно, решал, не лучше ли просто выгнать надоедливого посетителя взашей.

Дверь захлопнулась, внутри лязгнул засов.

«А что, если он просто пошел досыпать»? — подумал Эдвард, оставшись в одиночестве на совершенно пустой и начавшей казаться жутковатой улице.

На этот раз дверь распахнулась неожиданно, без всяких предварительных звуков. Старик, заслонявший весь дверной проем, посторонился и жестом пригласил Чеховича войти. Эдвард поднялся по ступенькам крыльца и вошел в дом. Пока швейцар запирал за ним дверь, он успел осмотреться.

Справа, в полумраке помещения едва виднелись несколько ступенек винтовой лестницы, верхняя часть которой растворялась в темноте. Он догадался, что это именно она так жалобно скрипела каждый раз, когда толстяк — швейцар спускался открывать входную дверь. Налево — контуры двери, ведущей уже видимо, в жилые помещения и кабинет хозяина, и за ней угадывался слабый намек на какой-то свет. Швейцар, тем временем, справился с дверными запорами, снова поднял в руке фонарь и, проходя мимо Чеховича, коротко бросил:

— Идите за мной!

Следом за стариком, Эдвард вошел в ту самую дверь, контуры которой просматривались напротив лестницы. За ней оказалась большая, полупустая комната, похожая на гостиную. Пройдя ее по диагонали, швейцар остановился перед еще одной дверью, на этот раз — закрытой, и повернувшись к Чеховичу, сказал:

— Хозяин ждет!

Затем, видимо посчитав свои служебные обязанности выполненными, побрел обратно, сгорбившись, неся в опущенной руке ненужный больше фонарь.

Чехович подошел к двери и, сделав глубокий вдох, словно собирался нырять, постучал.

— Войдите! — немедленно ответили ему.

Он открыл дверь и шагнул в комнату. За большим письменным столом, в резном кресле с очень высокой спинкой, похожем на трон, сидел человек лет шестидесяти, с большим, почти голым черепом, длинным, сильно сужающимся книзу лицом, длинным, крючковатым — почти как у самого Чеховича — носом и втянутыми, плотно обтягивающими скулы, щеками. Сильно контрастировали с этим обликом глаза человека — спокойные и добрые. На стене, справа и слева от хозяина, висели два ручных фонаря, но света давали мало — лишь блики от них на его лысине в сумраке кабинета, придавали его облику еще более торжественный вид. «Вот с кого иконы пророков писать!» — подумал Эдвард.

— Здравствуйте, — сказал он, скромно остановившись у двери. — Простите, магистр, что беспокою вас в такой поздний час, но дело важное, и оно касается не только меня, но и известной вам монахини, Камиллы Анежской… Да и вас тоже.