Другой Хайям

Подводя итог, можно сказать, что персоны, относящиеся к игровой позиции, как к чему-то несерьезному, недостойному их внимания, теряют чувство юмора и становятся легкой добычей игривых бесов или бессознательными игроками в корыстной чужой игре. С другой стороны, человек играющий тоже рискует, потому что игра может его «похитить».

На следующем витке развития появляется человек непринужденный, который, придя к равновесию и объединив два вышеописанных способа восприятия себя и мира, освободился от всяческого принуждения, обусловленного односторонним мышлением. Он серьезно и последовательно преследует свои цели, не упуская из виду альтернатив и неизведанных возможностей, открываемых игрой. Отдаваясь игре ради игры, он возвращается в мир целесообразности обогащенным новыми способностями и перспективами.

Внутренний зритель, или наблюдающее Я

₄₃

От всякой жадности и зависти беги, и превращений чехарда
тебя пусть не тревожит.
 Сменяется уродством красота —
а ты своею чашею владей
 да локоном играй своей любимой.
Спектаклю бытия уже недолго длиться,
 придет его конец неотвратимый.

Итак, радуйся преходящему миру, пусть тебя не удручает то, что он постоянно меняется, и ты вместе с ним. Воспринимай все происходящее как игру, в которую входят с легким сердцем и так же легко из нее выходят: «…локоном играй своей любимой». Но в оболочке обычного философского назидания четверостишие содержит и не столь явный, суфийский смысл. Смысловые уровни не только не противоречат один другому, но даже друг друга дополняют.

Рассмотрим суфийский смысл: мы живем в мире превращений, вся жизнь представляет собой поток сменяющих друг друга форм и внутренних состояний, к которым нас привязывает жадность и зависть, выражаясь языком катрена. Эти состояния – суть формы нашего самоотождествления с внешним миром и собственными эмоциями. Подобно локонам, они скрывают лик божественной истины. Отождествляясь с той или иной ментальной формой или с тем, что происходит на нашей внутренней сцене, мы из актеров и зрителей спектакля превращаемся в его персонажей. Выражение: «а ты своею чашею владей» означает, что человек должен овладеть своим сердцем и не давать ему погрязнуть в потоке мыслеформ. Затем следует фраза «…локоном играй своей любимой», где слово «играй» буквально играет переливами интересных смыслов: любой спектакль – не более, чем игра, он вторичен по отношению к сути бытия. Человек может играть как актер или сопереживать как зритель, помня при этом, что рано или поздно игра закончится, и он должен будет возвратиться к самому себе. Каждый раз, когда нас посещает подобное озарение, мы в очередной раз убеждаемся, что реальным и неизменным было не то, что происходило на сцене, а само наблюдение происходящего. Высшим смыслом любого спектакля, в конце концов, является зритель. Необходимо раскрыть этого неизменного зрителя в самом себе, в своем собственном сердце.

₄₄

Быть может, должен ты быть пьяным от любви — возрадуйся, Хайям!
Иль с милой сердцу ложе разделить —
 возрадуйся, Хайям!
Конец твой не затмит всемирного конца —
 возрадуйся, Хайям!
Вообрази, что ты уже ушел, —
 и улыбнись, Хайям.

Жизнь и смерть

Жизнь и смерть для обычного человека разделены непроницаемой завесой страха. Это страх перед неизвестным, неприятие изменений как основного закона жизни. Смысл жизни – в ее скоротечности, в сменяющих друг друга состояниях. Каждый момент жизни, каждый ее период исчезает в небытии, в смерти. Человек сначала осознает себя ребенком, затем ребенок умирает, и вроде бы то же существо, по крайней мере, с тем же именем и адресом, занимает его место в образе юноши или девушки. Через некоторое время на эту «жилплощадь» заявляет свои права пришедший извне (из социума) взрослый субъект, весьма чуждый прежнему жильцу. Он хоронит в себе юность, но и сам будет положен в гроб неведомо откуда появившимся стариком или старухой.

₁₀₃

Увы мне! Книга подвигов юнца прочитана до корки.
 Ее не перелистывать мне снова.
Зеленые луга, раздевшись догола,
 ждут – не дождутся снежного покрова.
А птицы юности веселою гурьбой,
 смеясь и хохоча, все разом улетели:
стремительные дни в их обществе игривом
 так незаметно замолчали вдруг,
  когда свое отпели.