Другой класс

Если бы Харрингтон не подтвердил правдивость истории, рассказанной Дэвидом Спайкли, у суда, пожалуй, не было бы вообще никаких оснований доверять показаниям последнего. Во всяком случае, доводам самого Гарри были противопоставлены лишь весьма фрагментарные и весьма неубедительные воспоминанияСпайкли, одного из его давнишних учеников, который, кстати, проучился в школе «Сент-Освальдз» менее года. К тому же Спайкли так толком и не назвал имени своего обидчика, и, что было очевидно всем, у него имелись определенные нарушения психики. Если бы Джонни Харрингтон не подтвердил правдивость его показаний, то, вполне возможно, никакого судебного расследования и не было бы вовсе; никто не стал бы копаться в этой истории и тем более связывать ее со смертью Ли Бэгшота, что вообще выглядело в высшей степени сомнительно, поскольку основывалось на абсолютно случайном совпадении обстоятельств. Короче говоря, в данном случае вина Гарри была бы сочтена судом недоказанной и он вообще не был бы осужден.

Теперь, вспоминая все это, я думаю, что виноваты были мы все. Это было просто какое-то наваждение. Арест Гарри; отстранение его от занятий в школе; и вдруг через десять месяцев судебное расследование, которого никто из нас уж точно не ожидал. Так что, даже когда процесс уже начался, мы были настроены по-прежнему спокойно и благодушно. За всю историю существования школы «Сент-Освальдз» никому из ее преподавателей не наносили столь сокрушительного удара. Школа всегда была способна защитить своих сотрудников, а потому никто из нас не ожидал, что Гарри проиграет. Никто не верил, что суд присяжных, руководствуясь столь неубедительными свидетельскими показаниями, решится вынести обвинительный приговор.

Но мы ошиблись. В истории немало случаев, когда победа доставалась маленьким мальчикам, вооруженных всего лишь пращой. «Сент-Освальдз» в данном случает сыграл роль могучего непобедимого великана, а роли мальчиков с пращой достались Спайкли и Харрингтону – хотя, разумеется, на сцене время от времени появлялся и призрак Ли Бэгшота, сильно приукрашенный, можно сказать позолоченный, временем и обстоятельствами. Этот неуклюжий застенчивый мальчишка с крысиной мордочкой, явно страдавший запущенным аскаридозом, но ухмылявшийся в объектив фотоаппарата так, словно у него вся жизнь впереди, стал для Молбри своеобразной иконой, символом всего трагического и обреченного. В конце концов, хотя и с существенным опозданием, глиняный карьер был включен в план городского благоустройства; на месте совершенного преступления стали оставлять цветы; семье погибшего мальчика была вручена некая сумма денег. Да и сама трагическая гибель Ли Бэгшота воспринималась теперь совершенно иначе, практически став знаменем классовой войны. И суд присяжных – а все они были из предместий Саннибэнк Парк, Пог-Хилл, Эббидейл и т. д., – состоявший из безработных, домашних хозяек и пожилых пенсионеров, был вполне готов поверить даже самому худшему и столь же легко поддался воздействию слезных просьб миссис Бэгшот, как и сказкам Спайкли о его невыносимых страданиях.

И Гарри отправили отбывать наказание «по воле Ее Величества». Некоторое время мы с ним переписывались, а потом у меня словно иссяк запас тех слов, которые мне хотелось бы ему сказать. Эрик вообще ушел из «Сент-Освальдз» и стал работать в школе «Король Генрих», всегда с нами соперничавшей; наш старый директор все-таки вышел на пенсию, а я получил кафедру. Время пролетало как-то незаметно. Я понимаю, это звучит просто ужасно, но «Сент-Освальдз» – старый бессердечный фрегат. Если кто-то из членов команды упадет за борт, корабль не может позволить себе остановиться и подождать. Так что упавший либо утонет, либо выплывет сам, в одиночку.

Все это я и попытался объяснить Уинтеру, внимательно ознакомившись с содержимым голубой папки. К тому времени уже почти наступила ночь. Огонь в камине едва мерцал. В бутылке, вроде бы только что мной откупоренной, на донышке плескались жалкие остатки бренди. Но надо же было мне хоть чем-то себя поддержать, ибо сперва у меня никак не хватало мужества, чтобы начать этот разговор. Уинтер, впрочем, так и не допил свой первый бокал, оставаясь по-прежнему вежливым и предупредительным. Глория – та, что с испанскими глазами, – вырастила из своего сына великолепного слушателя.

Последним я вытащил из папки листок плотной розовой бумаги с напечатанным на нем текстом. Я не сразу вспомнил, где мне уже доводилось видеть нечто подобное, – тем более и шрифт был немного другой, и бумага более дорогая. Зато текст оказался почти идентичен той давнишней и гнусной листовке «ГОМОСЕКСУАЛИСТ ПРОКЛЯТЫЙ, ТВОЕ МЕСТО В АДУ!», которую некогда распространяла церковь Омега Роуз.

– Где вы это взяли? – спросил я.