Другой путь. Часть первая

Так уж у меня повелось в жизни. Когда следовало без колебания к чему-то примыкать, я не примыкал. А когда я наконец решался на это и спешил к нужным людям, их уже не оказывалось на месте. Ясно, что никто не ожидал меня возле театра, и нелепо было бы предполагать, что я надеялся кого-то там увидеть. Кого я мог надеяться там увидеть? Уж не тех ли четверых рабочих, что мастерили ранней весной на травянистом склоне скалы разрезанную надвое мельницу? Никого из них я не увидел. Спину Юсси я опять увидел, которая неторопливо удалялась от билетной кассы театра. Вот зачем он, оказывается, приходил в этот конец города. Не за тем ли самым приходил сюда и Антеро Хонкалинна?

Да, так оно и было. За тем же самым. И вечером во время спектакля они сидели почти рядом, отдаленные друг от друга лишь на ширину прохода, разделявшего ряды скамеек. Сидя позади них, я видел, как они смеялись над проделками молодого мельника, сумевшего опутать доверчивые сердца молодых женщин и девушек целой деревни. Друг друга они еще не заметили. Получилось так, что Антеро запоздал к началу и уселся на свое место: у него уже не было времени озираться по сторонам. Смеялись они одинаково громко и смеялись в тех же местах, где и все остальные зрители. Так ловко умел Майю Лассила затронуть какую-то общую струну и в душе коммуниста, и бывшего члена «Суоелускунта», и всех остальных, не говоря уж об Акселе Турханене, который тоже смеялся во весь рот.

Дело было, конечно, в том, что там, на зеленом склоне скалы, артисты показывали кусок настоящей финской жизни, которая была всем зрителям одинаково знакома и близка. Промчалась лошадь с телегой, на которой стоял парень, помахивающий вожжами, — и это было свое, финское. Вышел из бани крестьянин в одном нижнем белье — и это тоже было свое. А когда внутренность мельницы наполнилась возлюбленными молодого мельника, которых он туда упрятал одну за другой, и когда они были там наконец обнаружены их мужьями и матерями, смех среди зрителей уже не прекращался ни на минуту. Так со смехом и улыбками все поднялись со своих мест.

Поднялись и Юсси с Антеро, тоже продолжая смеяться. Но, шагнув от своих мест к середине прохода между скамейками, они оказались лицом к лицу и сразу оборвали смех. Однако длилось это самое короткое время. Пьеса Лассила успела начинить их за два часа таким запасом веселья, что оно прорвалось наружу, переборов их серьезность, и они опять громко рассмеялись, черти белозубые, уходя из театра плечом к плечу.

Мое место было не у самого прохода, но все же я смотрел на них во все глаза, думая, что они заметят меня и прихватят в свою компанию. Нет, они не заметили меня, увлеченные смехом. И я понял, почему они теперь смеялись особенно заливисто. Они вспомнили свою дневную встречу на улице и подумали о том, что едва не повторили ее здесь. А повторять ее не было никакой причины, потому что весело выглядело все у них впереди. Да и в этот момент с чего бы им хмуриться? Пьеса была хорошая. Это была своя, финская народная пьеса, и поставлена она была в своем, финском рабочем театре, не огражденном от мира никакими стенами, что как бы сливало его в одно целое со всей той землей, которая его окружала, и с тем народом, который в него валил волнами в эти летние светлые вечера.

С чего бы им угощать друг друга молчанием и отчужденностью, если одинаково горячей любовью к прекрасной Суоми бились их сердца? Только умы работали по-разному. Но кто мешал им сравнить в хорошем споре направление своих раздумий и по достоинству разобраться и взвесить, на чьей стороне больше истины? В их собственных руках было все это. Вот какая мысль, если она у них родилась, могла добавить еще больше силы и звонкости их смеху. К тому же вечер был светлый, теплый и тихий. А народ, выливаясь вместе с ними за ворота театра, то и дело сшибал их вместе плечами. И были они оба молоды, красивы и сильны. Почему им было не продлить от всех этих причин свой смех до самых ворот и даже продолжить его за воротами?

Но я тоже хотел примкнуть к их веселью. Почему мне было дано посмеяться только внутри театра? А разве за его пределами я не имел права на свою долю смеха? Не так уж много перепадало мне его в жизни. Так почему бы не призанять малую толику смеха у молодого Антеро, начиненного им, как видно, с избытком. Ведь сумел же он зарядить им Юсси Мурто, известного своей угрюмостью. Разве был бы способен Юсси прогреметь подобным смехом один, без Антеро? Этого смеха ему хватило до самых ворот рабочего театра. И даже за воротами его рот остался в растянутом положении, сверкая молодыми зубами, и сощурились от веселости голубые глаза. Смотрел он при этом куда-то вперед, вдоль улицы — не на Антеро, но в то же время не торопился отходить от него в сторону, приноравливая к нему свой шаг, хотя разговора опять-таки не затевал.