Другой путь. Часть первая

Говоря это, Арви показывал Рикхарду на чертеже отдельные бугры, деревья и камни, по которым тому предстояло определить свой путь. Эти же точки Рикхард высматривал в бинокль, отыскивая среди трясины то место, где русские партизаны во время войны утопили с помощью камней на небольшой глубине сосновые стволы и коряги, невидимо пересекавшие топь на пути к их убежищу. Арви сказал ему:

— Важно нащупать крайнюю корягу, а дальше ноги сами найдут дорогу даже в полной темноте и выведут прямо к тому лесу. А тот лес не просто лес. Это как бы огромный остров среди непроходимых топей. Километра три-четыре в диаметре. На нем и отсидеться можно несколько дней в случае тревоги. А потом уйти дальше с другого конца острова. Там тоже есть утопленные стволы. Вот они здесь помечены, вправо от большого камня, возле которого сосны. Там их можно искать не торопясь, потому что это уже будет в четырех километрах от первой линии их границы. А дальше тянется лес, по которому можно пройти без помехи километров тридцать.

Все это Арви показывал Рикхарду на бумаге, а тот высматривал в бинокль. Когда немного смерклось, Муставаара взобрался на крупную елку и оттуда еще раз внимательно прощупал биноклем каждый кусочек своего будущего пути. А ночь мы провели в лесной хижине спятившего охотника. Это был старый человек с белой щетиной на широких челюстях. Глаза его смотрели мимо людей, но видели каждого, сверкая недобрым блеском из-под серых бровей. Утром он посмеялся негромко нам вслед и сказал, глядя в сторону:

— К ночлегу опять всех прикажете ждать, почтенных господ, или кое-кто затеряется, хе-хе?

Ему никто ничего не ответил. Но он словно предвидел для кого-то из нас конец этого дня, задавая свой нелепый вопрос. Он имел, конечно, право на любопытство, потому что наружность Рикхарда Муставаара совсем изменилась в это утро. Над его ртом нависли крупные желтоватые усы, а над глазами — такого же цвета брови. Волосы на голове стали русыми, и отдельные их пряди вылезли на лоб из-под затасканной серой кепки. Пиджак и брюки на нем появились тоже серые и затасканные, как и сапоги с просмоленными брезентовыми голенищами, которые доставали ему до колен. Поверх пиджака он подпоясался ремнем, засунув за него топор, за плечами приспособил мешок, а в оба кармана брюк положил по пистолету.

В первой половине дня мы опять пробрались к линии границы, избегая наших пограничных постов, и на этот раз остановились километра за два в стороне от вчерашнего места. Здесь тоже был высокий бугор, но почти голый, если не считать двух-трех сосен, росших на склоне, обращенном к русским. Прячась вместе с Арви в кустарнике, Муставаара сказал мне:

— Пройди по этому склону до первого дерева. Позади него остановись на десять минут. От него пройди ко второму дереву и тоже остановись. А через полчаса придешь назад.

Я сделал как он велел. В середине дня он послал меня на тот же склон еще раз. А во второй половине дня заставил спуститься в сторону русских по самой открытой части склона. При этом он сказал:

— Притаись там внизу и сиди до ночи. А с темнотой можешь вернуться в избушку охотника. Туда и Арви придет. Вместе уедете домой. Понял?

Это все я понял, конечно, и опять сделал как он велел, хотя мне и не очень приятно было чувствовать. На себе невидимые взгляды русской пограничной охраны. Зато густой лозняк внизу укрыл меня не только от русских глаз, но и от страшных глаз Рикхарда Муставаара. И это позволило мне снова углубиться в раздумье. А в раздумье я снова задал себе вопрос: зачем он собирается туда идти? Я уже догадывался, что его необычный наряд был продолжением тех секретов, что творились под крышей его дачи на финской земле в Кивилааксо. Но зачем он собрался к русским?

Времени у меня до темноты было много, и постепенно я понял также, для какой надобности он отправлялся в Россию. Не для хороших дел он туда пробирался. Это было слишком понятно, если принять во внимание пистолеты, засунутые в карманы его брюк. И, кроме того, я очень хорошо помнил все его пьяные речи, которые он произносил наедине со мной. Ничего хорошего эти речи России не сулили. Но что сулили они моей Суоми? Вот о чем тоже надо было как следует подумать.

Времени у меня для таких мыслей было вдоволь. Никто не мешал им роиться в моей умной голове, пока я лежал на траве у самой русской границы, укрытый кустарником. И, лежа так в одиночестве, я постепенно понял все, что нужно было понять. Нет, не обещали в Суоми ничего доброго его речи, как не обещали его дела. Кто был тот финн, который приезжал к нему через озеро в ночной темноте? Почему он не приехал к нему открыто через Алавеси? Потому что то дело, с которым он к нему приехал, боялось финских глаз. А если оно боялось финских глаз, то ничего хорошего для финнов оно в себе не заключало. Да и не могло заключать в себе ничего хорошего дело, за которое взялся Рикхард Муставаара. И можно было только удивляться, что оказался в Суоми хорошо одетый финн, тоже связанный с этим делом.