Другой путь. Часть первая

И это было все, что выпало мне в награду за пролитый пот. Оставалось только надеяться, что сын Ермила не проговорится относительно моего происхождения и не принизит этим то финское, что я собой представлял. Но, кажется, я мог не беспокоиться. Хоть он и держался ближе к своим ребятам из строительного техникума, но болтливым не был, как видно, даже с ними.

А держался он к ним ближе для того, чтобы быть подальше от той девушки, которую я узнал по черным волосам еще на вокзале. Что касается ее, то она все время крутилась около, явно пытаясь перехватить его на каком-нибудь спуске и заговорить с ним. И был момент, когда мне показалось, что такой разговор начался. Она вынеслась к нему из-за деревьев на середине его спуска и дальше помчалась рядом. Я тоже как раз пролетал мимо, пересекая наискосок их путь. Мой спуск был круче, и я не успел взглянуть на их лица в тот момент. Но голос девушки я узнал, когда она торопливо крикнула ему на ходу:

— Я не сержусь, но ты должен понять… Ты выслушай меня… Никанор!

Ответа я не слыхал. Да ответа, пожалуй, и не было. Сделав на полном ходу крутой поворот, я оглянулся и увидел, что Никанор продолжает уходить вниз, не глядя на нее, все еще кричащую ему что-то. Я не слыхал, что она ему кричала. Ветер дул от меня в их сторону. Пройдясь по холмам, он колыхнул утяжеленные снегом сосновые сучья и сорвал с них что мог, превратив это в сыпучие белые облака, которые пронеслись между оранжевыми стволами и развеялись, оставив на плечах лыжников белые следы. Сквозь остатки этой снежной пыли я видел, как на середине склона Никанор вдруг круто свернул в сторону и сразу оторвался от своей девушки. А ее вынесло на озеро, где она постояла немного, выискивая его глазами, а затем потащилась на станцию.

Вот как повернулось у них дело после того случая в парадной. Кто бы смог это предвидеть? Выходит, что я поторопился, написав письмо своей женщине. Не следовало с этим торопиться. Но оставалась еще надежда, что она по какой-нибудь случайности не получила моего письма и переживала то же самое, что эта девушка. Почему бы нет? И в таком случае это было для нее очень страшным наказанием. Если эта девушка раскаялась уже на второй день, то сколько же терзаний испытала она, моя женщина, за многие дни с октября по декабрь? Сколько раз, наверно, за это время она собиралась приехать ко мне, чтобы попросить у меня прощения, и не решалась. Женская гордость и женский стыд мешали ей так поступить.

Но, с другой стороны, не довольно ли было с нее такого страшного наказания? Не наступила ли пора простить ее глупость? Я был не из жестоких и решил доказать ей это. Под Новый год я написал ей письмо, в котором пожелал ей нового счастья и намекнул, что оно не так уж далеко от нее, ибо я не злопамятный. Женщина так и устроена в жизни, чтобы ошибаться и раскаиваться, а наше мужское дело — не отвергать ее раскаяний. Поэтому, если она даст мне понять, что готова исправить свою ошибку, то с моей стороны препятствий к этому не будет, а наоборот — полная поддержка.

Так я написал ей и после этого снова подождал неделю. Ответа от нее не было. Я спросил Марию Егоровну:

— Скажите, Мария Егоровна, не откажите в сомнительности, как поступает у вас человек, если ему не отвечают на письма?

Она поставила передо мной кофейник с горячим кофе и подвинула поближе к моему стакану масло, булку, колбасу и банку со сгущенным молоком. Подвинув это все ко мне, она заглянула в шкафчик, проверяя, не осталось ли там еще чего-нибудь из моих запасов, и только тогда ответила:

— Как поступает? А так и поступает — ждет.

— А если все-таки нет ответа?

— Снова пишет и снова ждет.

— Но он же не знает, доходят его письма или нет.

— Ништо! Узнает. Если не доходят — они к нему же назад вернутся.

Вот как, значит, у них обстояло дело. Выходит, что мои письма дошли. Очень хорошо. А может быть, и не очень хорошо. Может быть, совсем даже плохо, что она получила их. Если бы она их не получила, то все у меня сложилось бы, как у Никанора, который не делал никакой попытки мириться со своей девушкой, тоже ударившей его по морде, но зато с ее стороны встречал столько попыток, что не знал, куда от них деваться.

Дошло до того, что она старалась иногда перехватить его у выхода из техникума, стоя на углу улицы Герцена и Исаакиевской площади среди людей, ожидающих автобуса. Но он, заметив это, стал уходить из техникума в другое время в другую сторону. Зато я не миновал с ней встречи, вынужденный проходить каждый вечер мимо этой остановки на своем пути к Ермилу Афанасьевичу, у которого моя работа затянулась. Однажды она всмотрелась в меня внимательней, узнала и окликнула сердитым голосом:

— Послушайте, простите, не знаю вашего имени…

Я остановился и сказал:

— Турханен.

— Как?

— Турханен. Аксель Турханен.

— Ах, так. Скажите мне, пожалуйста, товарищ Турханен, вы часто ходите с Никанором Антроповым на лыжные прогулки?

— Нет, не часто. Иногда вечером.

— А еще с кем он ходит, не знаете?

— Знаю. Больше ни с кем не ходит.