Другой путь. Часть первая

И он повернулся к двери. Однако у двери задержался немного, рассматривая те рисунки, что были приколоты к ней ближе с обеих сторон. Увидя это, Ермил поднялся из-за стола и заговорил торопливо:

— Не разглядывайте, Иван Иваныч, ради бога! Это так — дребедень всякая. Халтура. Корысти ради затеяно все, если уж правду говорить. Заработок у нас никудышный стал, у мастеров по гравировке стекла. Нашелся чинуша — сдельщину ввел и нормы установил аховые. Это в нашем-то деле нормы, где каждый рисунок неповторим! Любовь и вдохновение нужны в нашем деле, а не торопливость штамповщика деталей. Доказывали ему это. Не внял. А нам совесть не позволила отойти от своих традиций. Вот и пал заработок, поскольку норму-то не выполняем. Это я вам, как депутату областного Совета, боль своей души выкладываю на всякий случай. Может, и заступитесь где-нибудь за нас, обиженных. А на халтурку не смотрите. Ради денег все настряпано. К истории материальной культуры — наглядные пособия.

В это время голос хозяйки сказал громко из первой комнаты:

— Не верьте ему, Иван Иваныч! Какое там ради денег! Уже двадцать лет он этим занимается втихомолку, пряча от посторонних глаз, и едва ли вообще обнародует.

Егоров лукаво подмигнул хозяину, как бы говоря: «Ну как? Не удался обман? Разоблачили?» — и показал в улыбке не только передние белые зубы, но и боковые, среди которых два блеснули металлом. Хозяйка подошла поближе к раскрытой двери и разъяснила дополнительно, кивая на стены:

— Это он впервые столько развесил. Обрадовался новоселью. Все мои акварели вытеснил. Но не подумайте, что здесь у него все. О-о! Вы и не представляете, какой он у меня работяга! Тут и половина не уместилась. Но халтурой он только сам их называет. На его совести это название.

Егоров ответил:

— Да, я так и понял. — Он всмотрелся в рисунки, прилегающие к двери, и, кивнув на один из них, определил: — Человек рабовладельческой эпохи.

Сказав это, он двинулся вон из комнаты, но Ермил остановил его:

— Постойте, постойте, минуточку! А на каком основании вы это утверждаете? Он же не одет и без соответствующей обстановки.

Егоров пожал плечами.

— Не скажу, чтобы я был в этом убежден. Но на его лице застыло выражение такой безнадежной и тупой обреченности, что это само за себя говорит. А строение головы показывает, что жил он на Италийском полуострове в период римского владычества или что-то в этом роде.

Ермил усмехнулся с довольным видом.

— Ладно. Допустим, что так. А теперь взгляните вот сюда и скажите, из какой эпохи эта женщина?

Егоров подумал с минуту и ответил:

— Это женщина, изнуренная трудом и воспитанием многочисленных детей. Работали всю жизнь только ее руки — не мозг. Довольствоваться она может очень малым. Отпечаток покорности на лице. Животная простота. Это средние века где-нибудь в Центральной Европе.

Ермил сказал:

— Хм… Но пока я вам ничего не отвечу. А проверять буду на вас кое-что и в дальнейшем, если не возражаете.

Егоров ответил с улыбкой: «Рад стараться», — и вышел, так и не взяв у меня гвоздей, которые я держал на открытой ладони.

Позднее он еще не раз наведывался в ту комнату, но чаще без меня, чем при мне. А наведываясь при мне, он обыкновенно молчал, подолгу задерживаясь перед каждым рисунком. И только в последний вечер моей работы у Ермила он проявил в этой комнате некоторую разговорчивость. Накануне к нему приехал гость, который прямо с мороза сгреб его в охапку и расцеловал в обе щеки, потом приподнял над полом и покружился с ним по коридору, задевая стены. А тот в ответ приподнял гостя, задев его головой установленный Никанором турник. От этого движения с головы гостя упала шапка, под которой у него оказались огненно-рыжие волосы, растопорщенные во все стороны, словно языки пламени у лесного костра.

Я в это время нес мимо них из кухни в комнату Ермила разогретый столярный клей для не собранного еще мольберта. И мне пришлось прижаться к стене, чтобы не оказаться раздавленным их длинными ногами. Меня они не видели, эти двое верзил, оравшие на весь коридор попеременно то одно, то другое. Один из них крикнул:

— А-а, попался, беглец! Мало ему, что из Карелии смылся, он и тут квартиру сменил, чтобы совсем концы в воду! Не выйдет, брат! Из-под земли раскопаем отступника!

А другой заорал, смеясь:

— Пусти, черт рыжий! Медведей дави в своих лесах. Расплодил их там столько, что они с волками вместе в районные центры стали в гости ходить.

На это последовал ответ:

— А ты мне медведями зубы не заговаривай! Ты мне о делах нашей конторы завтра порасскажешь. И уж тут я тебе спуску не дам, будь спокоен!

Но и другой пригрозил:

— Это я тебе спуску не дам! Разогнать потребую контору, если так будете нас тут подводить. На тридцать процентов заказы недовыполнили! А краснеть за это перед ленинградцами кому? В том-то и дело. Ну ладно, заходи да убавь свой трубный глас. Помни, что ты не в лесах карельских, среди волков и медведей, а в мирной ленинградской квартире.

48