Другой путь. Часть первая

Метод, с помощью которого он эти вопросы решает, столько же прост, сколько и оригинален. Это, если можно так выразиться, метод косвенного утверждения. Заключается он в том, что, утверждая торжество нового, Грин не дает широкого, так сказать, эпического изображения этого сложного и противоречивого процесса. Победный гул совершающихся преобразований доносится до нас словно бы издалека. О том, что происходит там, «за кадром», мы получаем поначалу лишь самые общие сведения. В стране идет коллективизация. Крестьяне русской деревни, с которой соседствуют эстонские хутора, организовали колхоз. Идут к ним и эстонцы — ушел Эльмар Уйт, ушел старый Аллер. Одним словом, там, в мире, налаживается хорошая, счастливая жизнь, жизнь, основанная на новых, подлинно человеческих отношениях людей между собой.

Однако Грин не ограничивается констатацией, что жизнь эта хороша и счастлива. Главная его задача — доказать, что новые формы жизни единственно разумны, а потому необходимы и неизбежны. Отсюда и его интерес к герою, для которого путь к признанию новой жизни связан с коренным и крайне болезненным переосмыслением всего своего предшествующего жизненного опыта, а затем и с решительной его отменой. Представления гриновского героя о жизни просты, но и в высшей степени устойчивы, ибо освящены вековой традицией, и поколеблены они могут быть лишь чем-то столь же бесспорным и очевидным, как и они сами. Старый Ян Уйт, например, пока он силен, пока не нуждается ни в чьей помощи, считает, что человеческая взаимопомощь не только невозможна в мире, где каждый заботится лишь о себе, но и попросту не нужна. Привыкший полагаться лишь на силу своих могучих рук, он верит только в себя и ни в кого больше. Не доверяя людям, он везде и во всем усматривает с их стороны своекорыстный расчет. Жизненные нормы, установившиеся среди них, кажутся ему замешенными на изрядной доле лукавства, вполне естественного с точки зрения его прежнего опыта. «Я не хочу с моим сыном втвоем кормить половину колхоса», — заявляет он городскому агитатору, и кажется, ничто не может его поколебать в этой надменной самоуверенности. Но это гордость обреченного. И Старый Уйт очень скоро убеждается в этом: сама логика жизни подводит его к той последней черте, у которой привычные для него представления взрывают себя изнутри. Подобно древнему Святогору, не одолевшему «тяги земной» и вынужденному признать свое бессилие, Старый Уйт, придавленный огромным валуном, понял то, чего не мог понять всю свою жизнь: что силы его не безграничны, что в одиночку человек всегда был и будет беззащитным.

Путь, проделанный такими людьми, как Старый Уйт, Юхан Пютсип («Возвращенная семья») и Вольдемар Карьямаа («Пройденные болота»), характерен и поучителен. Он свидетельствует о том, что в условиях коренных социальных преобразований, которые несла народу Октябрьская революция, для простого крестьянина, если только он честен и трудолюбив, он, этот путь, остается единственным путем, ведущим к счастливой жизни, к великому духовному возрождению. Революционные преобразования в деревне побеждают потому, что рассчитаны на добрые начала в человеке; человек же, именно потому, что он добр и честен, находит путь в новую жизнь. Такова центральная, «стратегическая», если можно так выразиться, мысль рассказов Грина.

У Грина-рассказчика есть одна особенность: главных своих героев он изображает в ситуациях, являющихся, как правило, критическими, переломными. Никаких сложных предысторий, никакой сюжетной постепенности. Писатель как бы заранее убежден, что в жизни каждого человека бывает один главный поступок, в котором, как в фокусе, сходятся, перекрещиваются все основные жизненные линии, и этот-то поступок и интересует его прежде всего. Оттого и конфликты в его рассказах, в сущности, одноактны. Объяснить это, вероятно, следует в первую очередь самим характером эпохи: темпы развития советского общества были столь стремительны, что процесс социального созревания человека по необходимости должен был протекать неизмеримо быстрее и энергичнее, чем когда-либо, а это значит, что и окончательное определение места человека в обществе должно было совершаться тоже, как никогда прежде, быстро и решительно. Это и породило ту взрывчатую бескомпромиссность, которая отличает конфликты гриновских рассказов.