Другой путь. Часть первая

И на этот раз окончательно стихло в лесу. Уцелел только один Арви Сайтури — маленький, слабый финн, и то лишь потому, что оказался случайно в стороне от этой страшной битвы. Он вышел из-за кустов и приблизился к русскому. В нос ему ударил запах крови. На земле валялись люди, которым не суждено было больше двигаться. Черная трясина превратилась в кладбище. Все это сделал тот, кто лежал немного в стороне от остальных, открытый солнцу. Кровь и пот смешались вместе на его суровом лице. В крови было все его тело, и черт его знает, сколько дырок пришлось в нем сделать, прежде чем он свалился наконец.

Но теперь он уже не был страшен, и Арви смело остановился рядом, глядя на его раскинутые в стороны мужицкие кулаки. Арви даже тронул его слегка носком сапога. Он был мертв, совсем мертв, этот разъяренный русский, отправивший на тот свет три десятка откормленных Гитлером бравых парней. Он здорово потрудился, делая непривычное для себя дело, и вот получил отдых. Ему, изволите ли видеть, не понравилось, что кто-то сунулся в его мирную берлогу. Для его же пользы сунулись, чтобы привить ему, дураку, более разумный образ жизни. А он принял это за враждебное вторжение и начал поступать с незваными гостями сообразно силе и размерам своей земли. И вся планета вздрогнула, когда он отбросил плуг и потянулся к своей испытанной оглобле.

Оглобля эта, правда, имела не вполне свойственный ей вид. Она гремела железом и полыхала огнем, проявив неожиданно умение нести врагу гибель сотнями новых способов. Целыми лавинами железа проносилась она по русским равнинам, опрокидывая силы Гитлера, и тысячами крылатых смертей настигала его с небесной высоты. Такая на этот раз была эта оглобля, выкованная на их таинственном Урале, не ведающем оскудения в создании подобных диковинок. И такие это были люди, чьи плечи выдержали ее новый, непомерной ширины размах.

Но вот один из них лежал теперь в крови и лохмотьях у ног маленького Арви Сайтури, и грозные глаза его были закрыты навсегда. Трудно было уложить на землю такого медведя, но вот нашлась все-таки сила, которая уложила его. Арви оглянулся и прислушался, а потом ударил его с размаху носком сапога в бок и сказал со злостью:

— Ну, что! Достукался? Вот и ты лежишь теперь. Нашлась и на тебя управа. А я вот стою. Слабый, маленький финн, стою над большим, сильным русским. Что ты мне сделаешь теперь? Может быть, встанешь сейчас и меня тоже схватишь своей железной лапищей? Попробуй, встань! Я жду. Ну! Вставай!

И Арви еще два раза ударил мертвого Ивана сапогом в бок. Он хотел ударить и третий раз, но на третий раз у него не поднялась нога… То есть она поднялась и даже откачнулась немного назад, чтобы размахнуться и ударить, но не ударила и снова с большой осторожностью опустилась на свое место. Корни волос вдруг заныли на голове Арви Сайтури, и сами волосы шевельнулись под его солдатской кепкой. Мертвец действительно начал вставать…

Арви стоял, нагнувшись вперед, и рот его раскрылся и перестал дышать. Он стоял так и не мог оторвать своих глаз от глаз мертвеца. Они раскрылись у него, поймите вы это! Они раскрылись и уставились прямо на Арви Сайтури. Он хотел бежать, бежать как можно скорее и как можно дальше сломя голову. Он готов был кинуться в трясину, в омут, лишь бы уйти от его страшных глаз и рук, и он даже видел себя уже бегущим, как стрела, по зеленой лесной чаще, но не бежал. Было похоже на то, как будто все внутренности, заполнявшие его грудь и живот, оборвались вдруг и съехали куда-то вниз, к его ногам, и повисли на них пятипудовыми гирями, не давая ему двинуться с места. И он стоял, словно приросший к земле, и не мог оторваться от жутких глаз русского, налитых кровью и смотревших на него в упор.

А тот приподнялся, упираясь рукой о землю, и сел. Потом он уперся о землю обеими руками и встал на ноги, большой, страшный, окровавленный, и по выражению его глаз Арви понял, что он, Арви, уже мертв. Русский уже вынес ему свой приговор. Что было ему делать? Ничего не мог он сделать. Он стоял, не двигаясь, на том же месте, и только плечи его съежились, когда русский протянул к нему свою страшную руку, уже усвоившую науку возмездия. Не было пользы сопротивляться. И сил у Арви не было ни капли в эту минуту. Да и самого его не было. Была какая-то пустая тряпка, висевшая в пространстве. А русский схватил эту тряпку и встряхнул ее, застонав при этом от боли в бесчисленных ранах. И стон этот был страшнее, чем рычание разъяренного медведя.