Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Обком — это, иначе говоря, областной комитет, а райком — это районный комитет. В них работают партийные люди. С ними всегда соседствуют областной Совет и районный Совет. В них не обязательно партийные люди. Но в них те, кто представляет собой Советскую власть. Моя женщина тоже представляла собой Советскую власть. Она была депутатом областного Совета. Ей подчинялся районный Совет, а районному — сельский. Это я уже знал. А вот кому подчинялся колхоз — этого я еще не установил.

В колхозе хозяином был председатель. Так мне до этой поры казалось. Он мог довести колхоз до такого состояния, когда все поля в нем зарастают бурьяном и кустарником. Он же мог привести колхоз к достатку и даже завести в нем дом отдыха. Почему один председатель разорял свой колхоз, а другой укреплял его — это для меня оставалось тайной. Знал я только одно: председатель был хозяином колхоза. Но вот я видел председателя, который сказал: «Назначайте вместо меня другого». Значит, была и над ним чья-то власть. Но чья? Он сказал: «Меня избрали», но не добавил к этому: «Избирайте вместо меня другого». Нет, он сказал: «Назначайте». Выходит, что одни могли его избрать, а другие — назначить. Отсюда следовало, что над председателем колхоза было по крайней мере два начальства. Но нуждается ли крестьянин в начальстве над собой? Разве не знает он сам, что и как выращивать на своей земле? Нуждается он только в том, чтобы ему не мешали. И без того есть над ним постоянный и неизбежный начальник — это тот, кто скупает его продукт.

34

Секретарь райкома не сразу со мной заговорил. Он сперва обдумал свои слова. Ему нельзя было не обдумать. Романы, повести, кинофильмы и пьесы сделали из него здесь, в России, человека, изрекающего только умные и серьезные вещи. Он знал это и потому не хотел показаться отклонением от нормы. В другом случае он, может быть, вел бы себя иначе. По молодости лет и избытку здоровья ему шло скорее быть веселым, подвижным, беспечным. И, может быть, в кругу своих близких он таким и был, смеясь, прыгая и валяя дурака. Но здесь на него выжидательно нацелились двести пар глаз, и это не давало ему права ронять свое достоинство перед заезжим-ти гостем. Поэтому он обдумал предварительно свои слова, а обдумав, обратился ко мне, стараясь говорить размеренно и внятно, чтобы я понял:

— Ну, хорошо. Допустим, что вам все понравилось. Допустим. В таком случае вы вот что нам расскажите. Расскажите вы нам, что стали бы вы делать, если бы эта земля вдруг стала вашей. Я понимаю, что допускать это нелепо. Но мы все же допустим. Наступил какой-то фантастический день — и вот эта земля стала вашей собственностью. Что вы стали бы на ней делать?

К такому вопросу требовались уточнения, и я спросил:

— Какая земля?

Он повел рукой вокруг:

— Хотя бы вот эта — бывшая корневская.

— А что в нее входило, в бывшую корневскую?

— Что входило? А вот смотрите. В этом направлении — все до реки. В том — сама деревня и все, что за ней, до кривулинской ветряной мельницы. Туда — до того двойного отдаленного холма. А здесь — до футбольного поля включительно. Обширные угодья, не правда ли? Так вот, как бы вы ими распорядились?

Тут опять надо было кое-что уточнить, и я спросил:

— Кто — мы?

Он пояснил:

— Вы — финны, разумеется.

— Какие финны?

— Ну, допустим, те, с которыми вы жили.

— С которыми я жил в одной деревне?

— Да.

— В Кивилааксо?

— Как вы сказали?

— Кивилааксо. Так называется наша деревня.

— А-а. Ну, ну… Вот и расскажите, что стали бы делать жители деревни Кивилааксо, получив эти угодья.

— Все пятеро?

— Ах, вас всего пятеро было в деревне?

— Нет, я был шестой, но я не имел земли.

— Вот и прекрасно. А здесь вы ее получили. Какую бы часть из всего этого вы пожелали бы себе выбрать?

Я посмотрел вокруг. А вокруг было далеко видно с этого бугра. Конечно, я пожелал бы выбрать все, что простиралось перед моими глазами по обе стороны реки до самого горизонта, залитое сверканием солнца. Но надо было помнить о других. И, вспомнив, я сказал:

— Трудно так сразу сообразить. Вот эту часть с родником и весь тот солнечный скат с пшеницей взял бы, конечно, Арви Сайтури. Кусок низины у реки он тоже взял бы себе, и ту лощину, где футбольное поле, — тоже, потому что стадо у него большое. Те два холма с рожью он тоже никому бы не уступил, а на этом бугре, где была церковь, построил бы себе дом. Он любит высоко селиться. С высоты ему удобнее высмотреть, где и что можно еще прибавить к своей земле.

— А кто такой этот Арви Сайтури?

— Это наш самый крепкий крестьянин.

— Зачем же ему, крепкому крестьянину, давать первому право выбора? Вы не давайте.

— Не давать? Ему? Арви Сайтури? Как же ему не дать? Он сам возьмет, если не дать.

— Хм… И все-таки не давайте. Вы по жребию распределите: кому что выпадет.

— По жребию? Все равно, и по жребию ему выпадет именно этот бугор и вся та земля, потому что такой он человек…

— Ничего. Допустим, что не выпадет. Допустим, что по жребию это достанется тому, кто победнее. Есть у вас в деревне бедняки?

— Есть. Ахти Ванхатакки.

— Как вы сказали?