Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

Она пропела эти русские слова, глядя мне прямо в глаза своими смеющимися черными глазами. И бог знает, что там еще было в ее глазах: не то голая насмешка, не то какой-то тайный вызов, не то простое женское лукавство с примесью любопытства. Но что-то они все же говорили мне, эти глаза, в то время пока нежные грустные звуки изливались из ее женского горла. Она пропела мне эти русские слова и снова отвернулась, продолжая петь по-грузински. Или по-абхазски, не знаю.

Я повернул голову влево. Слева от меня пела другая женщина, тоже черноволосая, у которой все на лице было крупно: и нос, и губы, и глаза, и брови. Но это не делало ее менее красивой, потому что и сама она была крупная, и, стало быть, крупность лица находилась в полной соразмерности с ее ростом. Она пела, поглядывая с улыбкой на Ивана, который, в свою очередь, тянулся взором вслед за своей царицей Тамарой. А царица Тамара скользила неслышно между столами, занятая своим хлопотливым делом, но не забывая, впрочем, изредка бросать быстрый взгляд в его сторону.

Женщина слева ответила улыбкой на мое внимание к ней. Не переставая петь, она приблизила свое ухо к моему поющему рту и, послушав немного, вновь откинулась к спинке стула, одобрительно мне кивнув. Это прибавило мне уверенности, и я стал подтягивать громче, произнося, однако, вместо слов только «ли-ля-ля, ля-ля, ли-ля-ля». А потом я вскочил с места и подошел к буфету. Там за стеклом, кроме холодных закусок и бутербродов, я увидел сложенные в стопки плитки шоколада и указал на них буфетчику. Он посторонился и предложил мне самому взять сколько нужно. Я взял десять плиток и, вернувшись к столу, положил перед каждой женщиной по пять плиток. Они сделали испуганные лица, но я сказал:

— Ничего. Угощайтесь, пожалуйста.

К тому времени песня кончилась. Я наполнил бокалы моих соседок вином из бутылки и выпил с ними за их здоровье и счастье. Две красивые улыбки были мне наградой за это. Я снова потянулся к бутылке, наливая всем, у кого видел неполные бокалы. Э-э, черт ли мне там что! Чего мне! Гуляй, Турханен. Жизнь все равно как-то так… сатана ее возьми…

Иван тоже шагнул к буфету, однако не сумел там ничего выбрать. Тогда он сделал вид, что хочет перенести к нам весь буфет, но поскользнулся на чем-то влажном и для сохранения равновесия круто повернулся на месте, невольно притопнув ногой. Этот поворот и притопывание он тут же повторил, как бы готовясь приступить к танцу. Но, увидев мелькнувшее мимо темно-красное платье Тамары, вскричал:

— О Тамара! Царица моя! Куда вы? Станцуйте нам, пожалуйста! Ну, немножечко! Дайте сюда поднос. Ну, хоть один пируэт!

Он потянулся к ней, пытаясь поймать ее за руку, но она уклонилась от него. Зато дорогу ей тут же заступил Васо. Раздвинув руки, он стал просить ее о том же. Видя, что ей не ускользнуть от них, она высоко подняла одной рукой поднос, на котором стояли пустые тарелки, и плавно прошлась по свободному месту между буфетом и столиками, изгибаясь туда-сюда своим тонким станом, перехваченным белыми тесемками передника, и сделав несколько поворотов, от которых взметнулся вверх темно-красный подол ее платья, открывший на мгновение ее полные загорелые икры и округлые колени. Васо отступил в сторону, и она проскользнула мимо него к двери кухни.

Тогда он сам начал танцевать на том же месте перед буфетом. Сперва он постоял на месте, мелко перебирая ногами, обутыми в легкие сандалеты, и держа перед грудью в горизонтальном положении согнутые в локтях руки. Потом двинулся по кругу, продолжая перебирать ногами. И когда он двинулся по кругу, все сидящие за нашим столом принялись равномерно ударять в ладони и что-то напевать по-грузински. За другими столами подхватили этот напев и тоже принялись ударять в ладони. Я напевал и хлопал в ладони вместе со всеми. Расстегнутый пиджак стеснял движения танцора. Он стянул его с себя на ходу и бросил Ивану. Тот вскричал:

— Ай да Васо! Я же говорю, что ты такой же, как был! Ну и молодчина! Асса! Асса!

А Васо все ускорял свой бег по кругу, и хлопанье в ладони вокруг него также ускорялось. Сделав напоследок два особенно быстрых кольца, от которых зазвенела посуда в буфете, он остановился на месте. Остановился? Нет! Остановилось его туловище, тонкое в поясе, как у девушки, а ноги продолжали двигаться, да еще как двигаться, бог ты мой! Похоже было, что туловище висит у него в воздухе само по себе, а ноги, не чувствующие его веса и никак от него не зависящие, живут своей собственной жизнью.

О, черт, что он там выделывал своими ногами! Они мелькали у него так быстро, что становились невидимыми. Никогда не думал я, что ноги человека способны двигаться с такой скоростью. Только пальцы руки, барабаня по столу, могли бы показать подобную быстроту, да и то не всякие.