Другой путь. Часть вторая. В стране Ивана

— Строить-то что будем? А ничего не будем. Из этого кирпича много ли настроишь? Только разохотишься — ан ему и конец. Мы его лучше в производители пустим. Пущай новый кирпичок нам плодит. Печь из него будем ладить — вот что! Для обжига кирпича печь. Короче говоря, свой кирпичный завод затеваем. Во как! Глины у нас вдоволь. Мастера имеются. И будем выпускать кирпича сколько душа запросит, по потребности. А уж из него понастроим! Такого понастроим, что только держись! Здесь, эвотка, дом культуры поставим.

— Где здесь?

— А вот на этом самом месте, где церковушка наша маячила. Место самое что ни на есть выигрышное. Как вознесем домину этажа в три-четыре, так его с любой точки колхозной территории будет видно. А из него и подавно все наши колхозные владения глазом охватишь. Да что там наши владения! Весь мир из этого дома будем наблюдать!

— А что будет в этом доме?

— Как что будет! Все будет! Свой театр. Кино. Радиостудия. Телевизор. Зал для собраний. Библиотека. Читальня. Кружки заведем разные: шахматные, шашечные, музыкальные, рисовальные, спортивные. Артистов своих воспитаем.

Я покивал головой, чтобы не обидеть его своим недоверием. Не стоит мешать надеждам человека. Как обходиться человеку в жизни без надежды? Без нее кем был бы человек? Нет надежды — нет повода к тому, чтобы двигаться, рваться вперед, высматривать помехи, опрокидывать их и снова двигаться и двигаться. У меня тоже была Надежда, которую звали дополнительно Петровна. В моих скитаниях была повинна она. К ней стремилось мое сердце, не позволяя нигде останавливаться. Но все же я постоял еще немного на месте, чтобы сообразить, что сказать старику с белой бородой.

— Дом культуры — это где-то очень далеко. Это у вас при коммунизме будет. А пока вам все-таки работать приходится, чтобы прокормиться, хотя ваш возраст уже такой, когда пора бы…

Тут он прервал меня сердито, не переставая стучать молотком:

— Возраст наш никого не касается. А работать нам не обязательно. Хотим — работаем, хотим — нет.

— Не обязательно? Как не обязательно?

— Да так. Не обязательно — и все.

— А-а, понимаю. В семье сыновья работают, внуки.

На это бородатый старик промолчал, угрюмо обстукивая кирпич. За него ответил бритый старик, пояснив мне своей обычной скороговоркой:

— Ни сыновья, ни внуки. Бобыли мы с ним. Я всю жизнь бобылем промаялся, а он с войны им остался. Сына там единственного потерял. А работать нам не обязательно потому, что годы наши вышли. За шестьдесят нам давно перевалило. И кормиться нам положено из фонда.

— Из фонда?

— Да. Резерв есть такой продовольственный у нас в колхозе для инвалидов и престарелых. После укрупнения образовали. Не ахти сколько из него можно выделить, но одинокому человеку, да еще в дополнение к своему огороду, хватит вполне.

— Так зачем же вам тогда работать?

— Как зачем! Да разве усидишь на печи, когда жизнь эвона как с места тронулась! Обидно от нее в стороне оказаться. Вот и работаем в меру сил.

Так обстояло у них дело, у этих стариков, которым, кажется, не грозила отправка в городской дом для престарелых или передача на полное призрение в частные жадные руки через аукцион. Они могли оставаться жить в своих собственных домах, в своей деревне, не беспокоясь о пище. Заботу о них брал на себя колхоз. Я спросил:

— А как у вас другие старые люди?

Бритый ответил:

— Как мы, так и другие. Двое в садовом деле опыт свой передают. Один по конской сбруе специалист. А есть любители телеги мастерить, санки, бочки, кадушки. Каждому желательно к чему-то руки приложить, потому как результат виден. Доход колхозный давно за миллион перевалил. К двум подбирается. А чей это доход? Наш. Каждому из нас он принадлежит в равной мере, потому что создавали-то его мы. Неудивительно, что руки у всех к делу тянутся. Кому не лестно чувствовать себя создателем всех этих успехов?

Я спросил:

— А как те живут, которые уже совсем ничего не могут?

Бородатый ответил:

— А так и живут. Ничего не могут — ничего с них и не спросится. Колхоз им питание заслуженное отпускает и всякую другую помощь, а кто-нибудь из женщин присматривать берется. Сейчас у нас только один такой в колхозе да две старушки. Но те в семьях, где трудоспособные имеются. Тоже, значит, обходятся. А для нас, для одиноких, весь колхоз — семья. Тут все тебе свои, все родные. Без внимания не оставят.

Я постоял возле них еще немного. И мне припомнился в это время одинокий, старый Ахти Ванхатакки с его убогой хижиной, подбитой сбоку куском старой драночной крыши для защиты от злого северного ветра. Как встретит он свои закатные годы? Кто будет ему опорой в его последние дряхлые дни? Не найдя на свои мысли ответа, я кивнул этим двум, не знающим такой заботы, и, перешагнув остатки церковной каменной ограды, спустился по травянистому скату обрыва к нижней дороге.