Другой в литературе и культуре. Том I

В рамках неконвенционального информационного пространства комизм приобретает черты карнавальных вольностей, исключенных из официального медиаполя. Это широко представлено в лозунгах и плакатах уличных митингов и акций, а также в интернет-коммуникации (демотиваторы, фотожабы, интернет-комиксы, комментарии и т. д.). Одним из распространенных способов осмеяния выступают языковые игры с названиями политических групп, процессов, явлений, служащих инструментом дифференциации социокультурного пространства и выстраивания социальной иерархии (П. Бурдье)[209]. Формирование пространства символической власти подчиняется стратегии положительной репрезентации ингруппы и негативной репрезентации аутгруппы[210]. Обыгрывание наименований, как правило, направлено на выявление анормальности, ничтожности, фиктивности и т. п. аутгруппы и ее представителей. Например, на фоне украинского кризиса в 2014 году в социальных сетях появляется множество демотиваторов на тему российско-американских отношений. Характерный пример – демотиватор с фотографией Белого дома. Подписью к этой фотографии служит обыгрывающий имя президента США (Барак Обама) каламбур, который создает из антропонима урбоним, отражающий представления о двойных стандартах политики США («Барак обмана»). Через карикатуризацию архитектурного облика (барак) здания государственного значения (Белый дом) осуществляется умаление его морального и политического статуса.

В поле неформальной политической коммуникации деление на своих и чужих нередко осуществляется с помощью инвективизации как средства идентификации социальных групп. Например, для 1990‐х годов было характерно использование следующих жаргонизмов: с одной стороны, это зюганоиды (сторонники Г. А. Зюганова), с другой – ельциноиды (сторонники Б. Н. Ельцина). Сегодня неконвенциональные практики политических коммуникаций включают, например, такое противопоставление политических групп: либерасты (либералы) и имперасты (сторонники имперской системы). Посредством окказиональных номинаций, совмещающих разноплановые явления, устанавливается связь между элементами существующего политического поля и феноменами, которые воспринимаются как проявления зла и потому вызывают отторжение. Вербализация понятных своей группе коннотаций образует неологизм, отсылающий к определенной аксиологии, социальным практикам, уровню интеллектуального развития и т. д. При этом смыслопорождающим выступает элемент, репрезентирующий негативный план. До акта называния он является скрытым, а его вербализация равнозначна разоблачению, которое призвано идентифицировать группу как принадлежащую чуждому миру.

В подобных коммуникативных практиках актуализируется мифологический слой сознания. Атрибуция негативной семантики означиваемым оппонентам отсылает к архаическому мышлению, для которого не существовало различий между словом и предметом: слово, имя считались частью самого человека, его тела и духа. В архаическом обществе табу на подлинные имена было связано с представлениями о том, что называние настоящего имени создает угрозу для его обладателя. В случае дискурсивной идентификации оппонента вербализация коннотаций создает символическую угрозу для представителей этих социальных групп в виде их стигматизации и определения им незавидного места в социальном пространстве. Использование негативных номинаций как средства символической власти актуализирует характерную для архаического сознания креативную функцию. Поскольку акт называния считался мистическим и приравнивался к акту творения, считалось, что произнесенное вслух имя оказывает воздействие на его обладателя, определяет его жизнь и судьбу[211].

Стигматизации Чужого как инородного существа служат инвективы, призванные отторгнуть подвергшегося осмеянию противника от человеческого сообщества, установить дистанцию между ним и миром своих. Например, дисфемизмы, замещающие слово «лицо», являются эквивалентом анимализации, акцентируют безобразное. Инвективы могут выполнять дейктическую функцию, маркировать место Чужого в социокультурном пространстве. Поэтому выявление безобразного в оппоненте может сочетаться с пространственным обозначением его допустимого местонахождения. Это отвечает фукоистской концепции изоляции безумца и национальным особенностям языковой репрезентации пространственных параметров оппозиции свой/чужой, где свой мир – близкий («здесь»), а чужой – далекий («там»)[212]:

Вот этот вот, видите?.. Ему бы в психушке сидеть, а он здесь во фракции сидит, лидеру парламентской партии говорит слово «блевотина»! Сейчас мои ребята подойдут, тебе по морде дадут, подонок, и выгонят тебя из зала, бандит и пьяница!.. (курсив мой. – Д. Б.)[213].