Другой жизни не будет

— Я вот что тебе скажу, Михал. Мужчина лучше себя чувствует, когда он один. Баба в доме — это катастрофа, несчастье. Все у тебя понемногу заберет, и даже не будешь знать, когда и как. Не успеешь обернуться, а ты уже пляшешь под ее дудку.

— Эй, и это ты, отец, мне говоришь. Да если бы не дети, давно уже манатки упаковал, без порток бы ушел. Тех, что на мне, хватило бы.

— Зачем же женился?

— Об этом я и тебя, отец, спросить могу.

— Влюбчивый был, черт бы меня побрал. Казалось, без той, единственной, незачем утром глаза открывать. А они знали… Та Веська, помнишь? Словно восьмое чудо света, а зад худой. Я люблю такой, чтобы немного вперед выступал, такой негритянский задок. Не посчастливилось мне…

— Не прибедняйся, отец. Марта была что надо.

— Ноги, грудь — да, но сзади, как доска. Если такой насос придумать и попку бы ей немного накачать, это был бы номер!

— Речь не о деталях. Все должно быть на уровне. Иногда на первый взгляд девочка так себе, ничего особенного, а вот что-то в ней есть: или коленка с грудью сочетается, или ножки со спиной. И человеку сразу хочется эту коняшку оседлать.

Оба задумались на минуту над своими воспоминаниями.

— Как-то год назад Марту встретил, — сказал сын.

— Марту?

— Смотрю, стоит такая вся из себя. Я пригляделся, не сразу узнал, покрасилась в рыжую. И говорит мне, ты, мол, влюбленный, что ли, коль людей не узнаешь. А я, зараза, не могу вспомнить, кто это, что за штучка. В конце концов сама мне сказала. Волосы ее меня с толку сбили, Марта на голове прямо барана себе сделала. Телефон мне дала, но я не звонил.

— Ну и как у нее дела?

Михал громко рассмеялся:

— У кого, как не у нее, все должно быть в порядке. Марта на всем делает бизнес, даже на собственной заднице. Вышла за кого-то там, ездит с ним по миру.

— Я тоже мог ездить, если бы не научные амбиции моей экс-жены, — произнес он горько.

— Я только одно скажу отец: тебе жалеть не о чем. Ты со свистом бы вылетел, и было бы еще хуже, с высокого кресла больнее падать. Ты не подходил для такого представительства, туда тяжеловесы не годятся, там нужно уметь вовремя подскочить и отскочить, мягко, на пальчиках. Иначе хана.

— Ты что, за болвана меня принимаешь?

— Нечего обижаться, не в этом дело, можно быть и семи пядей во лбу, а на первом круге выдохнуться. Нос нужно уметь держать по ветру. А ты что? Как разогнался, так и бежал вперед, думая, что всегда будешь первым. Конечно, глупо назад поворачивать, но лучше так поступить, черт возьми, чем сон потом потерять. Главное — спать спокойно. — Одним глотком выпив рюмку, Михал поморщился.

— За одно тебя уважаю, отец, что ты всегда был порядочным. Помню с этим директорствованием. Ты им ясно сказал, что в механике не разбираешься и не будешь дурака валять. Не каждый бы так поступил, ведь деньга светила большая, поездки, да и почет.

— Ну, что с того, нашелся другой, глупее меня.

— Это уже на его совести.

— Совесть, сын, теперь не в цене.

— Тем большее к тебе уважение.

Первый раз Михал сказал нечто подобное. Действительно ли он так думал или от водки разоткровенничался? Как бы там ни было, но факт, что сын вспомнил об этом с уважением к нему, принял с благодарностью.

Он взглянул на сына: тот спал в кресле, склонив голову на плечо. Волосы падали ему на глаза, выглядел, как ребенок. К горлу подкатил комок. Он прикрыл Михала пледом.

„Сначала он каждый раз отвозил эту девушку обратно к ней в квартиру, где она снимала с подружкой комнату, а однажды ее дорожная сумка так и осталась в нашем доме.

Свадьба была скромной. Родители этой девочки где-то аж у канадской границы живут, и так далеко ехать никакого расчета им не было. Кроме нас, присутствовали только Роберт и сестра Галины с мужем.

Когда молодые перед ксендзом стояли, то мне тотчас вспомнилось, как мы со Стефаном обручальными кольцами обменивались, и слезы по щекам моим потекли, столь редкие здесь слезы. Я уж даже плакать в этом чужом краю отучилась.