Друид

Ванда взглянула на меня так, словно я сумасшедший, который носится по лесу и грызет кору бука или набивает рот листьями кустарника. Она едва заметно улыбнулась, не разомкнув губ, так что мне не удалось вновь увидеть ее зубы, похожие на драгоценные жемчужины. Как же я хотел вновь насладиться ее соблазнительной улыбкой! Рабыня околдовала меня и лишила покоя. Я решил вновь заговорить с ней на германском:

— Скажи, Ванда, правда, будто у вас принято, чтобы юноши и девушки купались вместе, но им запрещено развлекаться друг с другом, если обоим еще не исполнилось двадцати лет?

Она повернулась ко мне, но я, как обычно, так и не смог понять, что же выражает ее взгляд.

— Зачем ты задаешь этот вопрос, если сам прекрасно знаешь ответ на него?

— А почему бы и нет?! — воскликнул я с наигранным недовольством. — Я хочу выучить твой язык! Значит, нужно говорить хоть о чем-нибудь. Если хочешь, можешь считать подобные вопросы всего лишь упражнениями, которые помогают мне научиться правильно произносить слова и строить предложения на родном языке германцев.

— Тогда можешь продолжать этот урок, мой господин.

Думаю, что подобный ответ не нуждается в каких-либо комментариях.

— Ты бы хотела стать свободной, Ванда?

— Я рабыня твоего дяди, мой господин.

— Какая же ты упрямая, клянусь Эпоной! Неужели на вас, германцев, так влияет суровый климат вашей страны? Может быть, ты осмелишься утверждать, будто в твоих жилах течет холодная вода, а не кровь? Неужели ты никогда ни о чем не мечтаешь?

Ванда остановилась и взглянула мне прямо в глаза. С таким бесстрашием и наглостью, что дядюшка Кельтилл наверняка велел бы выпороть ее плетьми. Да не простыми кожаными, а теми, на которые наши мастера крепят железные заклепки.

— Ты не ошибся, господин. Это были германские всадники. Они разведывали местность.

Ей удалось добиться своего. Мои мускулы напряглись до предела, ногу свела жуткая судорога, словно множество железных шипов впились мне в бедро и икру. Левая стопа еще сильнее вывернулась внутрь, почти под прямым углом к правой. Я споткнулся и едва не упал. Но Ванда вовремя поддержала меня, схватив за левую руку. Попытавшись сделать еще один шаг, я ощутил резкую, невыносимую боль в спине. Казалось, будто я проглотил копье. Теперь мне в самом деле стало не по себе. Я испугался до смерти. Какие уж тут шутки! Если бы в тот момент перед нами появился Ариовист со своими всадниками, то я наверняка не смог бы его рассмешить.

Во дворе рядом с домом дядюшки Кельтилла уже выстроились в ряд телеги, запряженные волами. С собой брали все, что только можно было увезти. Женщины сгоняли лошадей, волов, свиней, овец, кур, гусей и собак. Мелкую живность тут же ловили, закрывали в клетках из гибких прутьев и грузили на телеги вместе с огромными корзинами, бочками и домашней утварью. Каждый делал свое дело, люди даже не разговаривали друг с другом, чтобы не терять драгоценное время. К тому же, как я уже говорил, кельты не очень разговорчивы. Но я был исключением: будь на то моя воля, я мог бы говорить без остановки несколько дней подряд или написать столько текста, что во всех странах, расположенных у Средиземного моря, купцы и писари ощутили бы недостаток восковых табличек, папируса и пергамента.

Дядюшка Кельтилл подошел ко мне и показал телегу, на которой я должен был проделать весь путь до Генавы. Он решил усадить меня среди кусков засоленного мяса и слитков свинца полуцилиндрической формы.

Небольшое углубление, которое оставили для меня в самом центре телеги, было выложено соломой, чтобы меня не слишком сильно трясло на ухабах. Дядюшка Кельтилл знал, что от тряски мои мускулы напрягаются до предела и тогда я испытываю страшную боль. Мы молча прошли к одному из домов, расположенных на самом краю селения. Оттуда мы бы сразу увидели приближающихся всадников. Но в долине за пределами нашего селения ни я, ни дядюшка Кельтилл никого не заметили.

Ветер изменил направление. Сейчас воздух наполнял едкий запах гари, который, казалось, предвещал приближение смерти. Ариалбиннум все еще горел. Мы оба знали, что в последний раз смотрим на эту долину при дневном свете. Завтра на рассвете все дома в нашей деревне тоже будут пылать, но огню их предадут не наши враги, а мы сами.

Дядюшка Кельтилл помог мне присесть, а затем сам опустился на траву рядом со мной. Люсия начала играть кожаным ремешком на моей обуви. Я хотел сказать Кельтиллу, что Ванда с каждым днем становится все более дерзкой, и посоветовать ему забрать свой подарок — дорогие застежки. Но промолчал. Дядюшка Кельтилл протянул мне туго набитый кожаный кошелек.

— Корисиос, — начал он неуверенно, — если вы видели германских всадников…

Он запнулся. Не знаю, что мешало говорить ему четко и уверенно — тревога о моем будущем или вино, которого он за этот день наверняка выпил немало. Честно говоря, его пристрастие к этому напитку начинало меня сильно беспокоить. От Кельтилла исходил резкий запах винных паров, лука и чеснока. Аромат, мягко говоря, не из приятных.