Друид

Но Кельтилл был стар. Рано или поздно все люди, доживающие до такого возраста, начинают трястись, словно телега, которая вот-вот развалится. К тому же старики чаще плачут. Они кое-что повидали на своем веку, на их долю выпало много страданий, поэтому они проявляют больше участия, когда видят, как страдают другие. Особенно обостряется чувство сострадания в моменты, когда их разум затуманен вином.

Возраст наложил свой отпечаток на лицо дядюшки. Усы Кельтилла, которые раньше были почти белыми, пожелтели. Кожа на лбу, огрубевшая от палящего солнца и холодного ветра, собралась в глубокие морщины. В темноте он выглядел так, словно несколько лет пролежал в священном болоте, а сейчас поднялся, чтобы присоединиться к собравшимся на священной поляне. Дядюшка Кельтилл тяжело дышал, и так же, как собаки сообщают своим особым запахом другим животным о том, что определенная территория принадлежит им, он оповещал окружающих о своем присутствии личным ароматом — «букетом» из запахов вина, чеснока и лука.

С каким удовольствием я сказал бы своему дядюшке, что обо мне он может не беспокоиться. Клянусь Тевтатом, Езусом и Таранисом! Кто из мужчин был самым уважаемым на огромных просторах между Малой Азией и Британскими островами, между Петрой и Карфагеном, между Делосом и Сардинией, между Массилией и Римом? Мужчины с самыми большими мечами? Мужчины, обладавшие несметным количеством золотых слитков? Те, у кого мужское достоинство размером с гениталии осла или мужчины, обладающие обширными знаниями? Будучи кельтом, дядюшка Кельтилл должен был знать, что основным богатством у нас является голова и то, что в ней! Ведь мы, кельты, считаем эту часть тела самой главной. Вот почему моим собратьям доставляет такое удовольствие возможность отрубить голову своему врагу. Римляне так никогда и не смогли понять всей глубины этого ритуала. Раненый римлянин может рано или поздно вернуться к своему центуриону, но солдат, голова которого болтается на седле кельтского всадника, вряд ли ухитрится встать под знамена своего легиона. Нам же достается сила врага, которого мы обезглавили!

Мне было в самом деле больно смотреть на дядюшку Кельтилла и видеть, как он страдает. Но возможно, я неправильно оценил сегодняшнее священнодействие. Ведь мы не праздновали в тот день Самхайн или какой-нибудь другой праздник. Нет, мы просили о помощи наших богов, умоляли их быть благосклонными к нам. Сейчас в их руках были судьбы всех жителей нашего селения. И только Сантониг мог рассказать нам, что поведали ему боги. Если же он и другие друиды умрут, то тут же будут утрачены знания, которые наши жрецы собирали по крупицам в течение тысячелетий. Римлянам, грекам или египтянам было гораздо проще — их мудрость хранили восковые таблички, свитки папируса, пергамент, каменные пластины, кости животных, металл или дерево. Надписи смогут прочитать и понять другие люди, став в свою очередь носителями мудрости. Но смерть наших друидов означала бы полное исчезновение наших знаний.

Одна мысль сменялась другой, а ее место уже спешила занять следующая. Ванда, дядюшка Кельтилл, мой друг детства Базилус, германские всадники, греческие восковые таблички, Массилия, иероглифы, амфоры, грудь Ванды, ее губы, амулет, серебряные денарии, Ариовист, Рим…

Вдруг наступила полная тишина. Все замолчали, напряженно глядя на друидов. Сантониг неподвижно стоял на каменном возвышении с поднятыми руками. Оба сопровождавших его друида зажгли факелы и тоже воздели руки к небу. Казалось, что деревья вокруг зашевелили ветвями, словно живые. Шелест листвы стал громче и настойчивее, словно возвещая о приближении новых, чуждых нам богов.