Дружественный огонь

– Здесь нет древних могил, а под ногами не хрустит плитка из разоренных и разрушенных синагог; нет здесь и музеев с обгоревшими страницами Торы. Равно как и свидетельств о погромах и холокосте. И Золотого века не было, как и сообщества, которым следовало бы пожертвовать во имя всемирной культуры. Здесь никто не забивает себе мозги размышлениями об ассимиляции, вымирании или изгнании; здесь не существует диаспоры. Нет извечных и непримиримых споров об ортодоксии или секуляризме… Да и вообще нет здесь ностальгии по чему бы то ни было, как нет и борьбы между традицией и революцией. Нет бунта против установленных предками правил во имя новомодных интерпретаций. Никого не принуждают решать вопрос, кто он – еврей или израильтянин, а не то и ханаанитянин; не приходится ломать себе голову над вопросом: в каком государстве предпочитаешь ты жить – в том, где преобладает демократия, или в том, где больше иудаизма, равно как и то, есть у этого государства какое-либо будущее, или его нет, а если и будет – то чему оно будет служить? Люди, окружающие меня здесь изо дня в день, свободны и далеки от всех этих изнуряющих, приводящих ко все большей и большей путанице вопросов. Но жизнь – жизнь продолжается. Она проходит, Даниэла, она кончается. Рано или поздно. Мне семьдесят лет, моя сестренка Даниэла, и мне надо быть готовым ко всему. И решать – что и как.

И взяв оставленную было вилку, он с силой вонзил ее в кусок мяса. Даниэла, почувствовав себя оскорбленной, уже собиралась ответить зятю подобающим образом, но усилием воли сдержалась. То, что она услышала, недвусмысленно свидетельствовало, что подобный монолог Ирмиягу если и не произносил для других, то самому себе он говорил все это уже много, много раз.

Старейший из африканцев зажег большую ветку и замахал ею, в то время как представитель Танзании приготовился огласить официальное приветствие. Ирмиягу шепнул Даниэле, что хотя танзаниец будет говорить на одном из местных диалектов, все присутствующие много раз слышали эти парадные речи и понимают значение каждого произнесенного слова. Он будет затрагивать самые злободневные вещи и понятия – о господстве человека над стихией огня и обо всем, что с этим господством связано. Интересно, что Ирмиягу, языка не знавший, ухитрился передать Даниэле смысл сказанного, особенно его заключительную часть.

– Огонь олицетворяет жизнь. Он равнозначен всему живому. Он неотделим от нее. Он может изменить форму и цвет, он поедает, производит шум, обеспечивает теплом. Человек может создать или уничтожить его; подув, он может возродить его, а подув еще сильнее – погасить. Огонь является единственным в мире явлением, которое человек может лишить жизни, а затем вернуть к ней. Большинство из того, что человек может создать или произвести, зависит от огня, но равным образом может уничтожить, обратив в прах и пепел, – все это может сделать пламя. Огонь – это преданный друг человека, приносящий жизнь, которую очищает и изменяет, но может обернуться и злейшим врагом, ужасающим и беспощадным. И, возможно, достигнув понимания, что такое есть огонь, мы обретем ключ к пониманию жизни и смерти.

Из всех населяющих землю созданий лишь человек способен задуматься о феномене смерти. И это странно, ибо животные сталкиваются со смертью вокруг себя все время, каждый день и каждый час. И, тем не менее, представление, понимание смысла смерти уникально и принадлежит лишь человеческому сообществу; и подтверждается это, в частности, тем, что обычай сжигать покойных, видя в этом залог новой жизни, появился сто тысяч лет тому назад.

Осознание себя человечеством отличается от того, что испытывает животный мир при выборе путей своего развития: человек получил представление об огне и о смерти. Он также понял, что существует взаимосвязь между явлениями: одно переходит в другое. Понимание важности огня привело человека к господству над миром, но также к пониманию ничтожности и кратковременности человеческого бытия перед лицом неизбежного исчезновения. В смерть…

Все это время старый африканец, не переставая, размахивал дымящейся веткой…

Восьмая свеча

1