Дружественный огонь

– Короче говоря, – сказала она, аккуратно дотрагиваясь до его щетины, – ты здесь недурно порезвился.

– Ты называешь это «недурно порезвиться»?

– А знаешь, в этом рабочем комбинезоне и со щетиной ты выглядишь так молодо. Просто красавчик…

– Тогда я таким и останусь.

– А что с ветром?

– Как я и думал, все дело в шахте лифта. Там оказалось полно трещин и дыр в стенах, оставленных, скорее всего, по недосмотру или халатности… Но, может быть, и специально, что вызвало эффект «церковного оргáна».

– Церковного? – Она от души рассмеялась. – Что же могут в этом случае предпринять жильцы? Перейти в православие и вознести молитвы?

– Возносить молитвы должна строительная компания. Прося прощения. Но боюсь, что у страховщиков они его не получат. Но мы с Готлибом чисты, как золото… и… подожди, Даниэла, подожди секунду, я должен дозвониться до Морана и сообщить ему, что ты приземлилась. Все это время, с момента, как попал в военный лагерь, он не получал известий о тебе и волновался, пожалуй, сильнее, чем я.

– Больше, чем ты, – сказала она, и Яари, по ее тону понял, что она уязвлена.

– После того, как я услышал твой голос… и голос Ирми из Дар-эс-Салама, я совершенно успокоился.

– Скажи… только честно: ты по мне скучал?

– У меня для скуки не оставалось времени, – он улыбнулся сквозь тонкую пленку отчуждения, которое почувствовал.

Он открыл дверцу автомобиля дистанционным ключом и, вместо того чтобы положить ее вещи в багажник, бросил их небрежно на заднее сидение.

– А у меня – так уж получилось – было достаточно времени, чтобы скучать по тебе. – Она нервным движением пыталась пристегнуть ремень безопасности. – Скучать… и сердиться.

– Сердиться?

– Сказать честно, я была вне себя от ярости.

– От ярости?! Почему?

– Потому что ты не полетел со мной.

Был ли он удивлен? Был. И в то же время не был.

– А я-то, по правде говоря, думал, что это именно то, о чем ты мечтаешь. Свободное время для себя самой. Освежить воспоминания детства, не вспоминая ни о ком, кто не был самым близким.

– После тридцати семи лет брака, – вырвалось у нее, – самое время тебе вспомнить, что моя сестра была не только моей сестрой, но и твоей тоже. И Ирми, сбежавший отсюда… это тоже твоих рук дело. Ты обязан был настоять, чтобы я выбросила из головы даже мысль о том, чтобы лететь одной!

– Но как?! – заикаясь, совершенно ошеломленный, выдавил он из себя. – Ведь это ты… ты…

– Ты… ты… – передразнила она его. – Да. Но у меня тоже, как у любого человека, есть право ошибаться, а ты должен был понимать это и предупреждать подобные ошибки.

Он ухмыльнулся.

– Как мог я что-либо понимать, и уж тем более предотвращать что-либо, если все эти тридцать семь лет ты только и делала, что убеждала меня в своей непогрешимости… в том, что ты всегда знаешь, что правильно, а что нет… с первого же дня, когда я познакомился с твоей семьей.

Она поджала губы и только продолжала вглядываться в его лицо с каким-то болезненным выражением.

– Нет, ты скажи все-таки, что случилось? Почему ты так подчеркиваешь, что твое решение полететь одной было ошибкой.

– Поговорим об этом позднее.

– Намекни хоть словом.

– Не торопи меня. Вернемся к тебе. Расскажи мне о детях, и чем закончились дела у Морана с его армейской службой?

– Он попробовал снова увильнуть от сбора резервистов. Но на этот раз армия поймала его. Там был батальонный адъютант, старый его приятель со времен офицерских курсов, который помог его отловить, и его судили – с учетом предыдущих подвигов. Кончилось тем, что его разжаловали в рядовые. Так что, Даниэла, в нашей семье офицеров больше нет.

– И в чем же, по-твоему, трагедия?

– Трагедии нет. Но болезненное ощущение чего-то позорного – осталось.

– Ну, это ты так думаешь. А я не нуждаюсь ни в какой воинской славе. Тебе следует знать, что Ирми, там, где он сейчас, – он не только горюет о Шули, а она сама была не единственной темой наших разговоров все это время. Он весь погрузился в боль и ярость от случившегося с Эялем. Он погрузился в это с головой, дойдя до персональных расследований, о которых мы не знали абсолютно ничего. «Дружественный огонь», который ты вбил ему в мозги, ни на миг не отпускает его.

– Я? Вбил ему в голову? Что все это значит, Даниэла, – ты возвращаешься домой и сразу бросаешься в битву. Ты уж извини, но я даже не упомянул слова «огонь», да и не мог. С чего бы? Он вбил это выражение в свою голову совершенно самостоятельно. Я только попытался смягчить официальный оборот «убит собственными нашими воинскими подразделениями», заменив его другим, быть может, чуть более ироническим…

– Ладно, не обижайся. Может быть, я и ошибаюсь.

– Мы как-то сразу начали говорить об ошибках, мне надо привыкнуть… Итак, что у нас происходит?

– Особенного – ничего. Все как всегда. Я вовсе не собираюсь тебя в чем-то обвинять. Просто обидно, что ты со мной не отправился – тебе легче было бы найти общий язык с обозлившимся на жизнь человеком. Но давай об этом позже. Лучше скажи пару слов о наших внуках.

– Вкуснее не бывает.

– А Нофар?

– На пути к переменам.

– Был с нею в контакте?