Дружина сестрицы Алёнушки [СИ]

— Конечно. За то меня Глум и прозвали. Любую тварь передразнить могу. Хошь эхом, хошь птичьим смехом… А еще я тени наводить могу. Стра-ашные. И выть среди ночи. Вот так — У-угу-гу-у!

У Алены от этого воя мурашки побежали по спине. Если бы она не видела перед собой Глума, строящего, одновременно с воем забавные гримасы, то пожалуй, испугалась бы до смерти.

— Ну как? Страшно? — спросил, закончив выть, Глум.

— Ага, — кивнула девушка, и оглянулась. — А это точно ты один выл?

— Точно, — леший расплылся в самодовольной улыбке. — Я ить еще и не так умею! Меня даже этот, Соловей-разбойник боится! Вот!

— Ишь расхвастался!.. Отведи-ка меня лучше к Бубе. Хочу сама посмотреть, что такое с ним приключилось.

— А, э… он не того. Не обрадывается он. Застесняется. Где это видано, чтобы люди смотрели, как леший пророс?! — замахал Глум корявыми руками. — Ежели надо тебе чего от Бубы, так ты мне скажи. Я его туточки во всем заменяю, пока он в этом… в неподвижном положении.

— Ну хорошо. Мне, собственно, к Бабе Яге срочно надо. Раньше Буба меня туда провожал. Ну, или Яга сама приходила.

Глум спал с лица. Посмотрел на Алену с нескрываемым испугом.

— К Яге-е?

— Ну да. А что тут такого?

— Н-не боишься? — леший, от испуга даже стал заикаться.

— А что ее боятся? Она бабушка добрая.

— Угу. Добрая, — Глум нервно закивал. — Кто ж спорить-то станет. Добрая… В пенек вот меня обратить обещала, ежели я буду ее беспокоить.

— Так ты и не беспокой. Отведи меня к полянке, где избушка ее стоит.

Глум замотал головой.

— Не отведу. Один пророс. Другого в пенечек. Это ж лес совсем беспризорный останется…

— Да Буба меня отводил к ней уже! Ничего она ему не сделала. Знает она меня. Только рада будет. Почитай год не виделись!

— Год?.. — Глум как-то совсем по-другому глянул на девушку. — Уж не та ли ты будешь Алена, что Бубе шишечки подарила? Богатырям диким сестрица, Яге подружка, и сам царь Морской тебе — кум?

— Та самая, — улыбнулась Алена. — Раз ты такой боязливый, может, все-таки проводишь меня к Бубе? Он тебе точно скажет, можно ли меня к Яге проводить.

— Ну хорошо, — вздохнул леший. — Пошли. Давай руку, чтоб побыстрее.

Бежать за лешим по его тайным тропкам — занятие не из легких. Споткнувшись очередной раз, Алена спросила:

— Далеко еще?

— Далеко-о, — «обнадежил» Глум.

— А коротких тропинок у вас в лесу разве не проложено? Что-то Буба меня, помнится, быстрее по лесу водил.

— Так дорожки-то те заповедные одному ему ведомы. А показать их он не может — в землю врос. Вот я и бегаю. Своих дорог проложил парочку, а больше боюсь — как бы его пути не повредить… У него ить весь лес чудной какой-то. Не чета другим. Одно слово — Заповедный… Скорей бы уж Буба искоренился. А то сил никаких не хватает, следить тут за всем… Зверь вот уходит. Дерева болеть стали… А все ты, между прочим, с шишечками своими!

Алена чуть не задохнулась от возмущения.

— Я?.. Да при чем тут я?..

— Шишечки ты ему подарила? А он, возьми да и съешь одну… Ума-то нету. Омолодиться ему, понимаете, захотелось, старому хрену! Вот и омолодился, сверх всякой меры. Аж побеги из ушей пошли. Зеле-ененкие! А Глум теперь — бегай, разбирайся… А у меня, между прочим, пока я тут тружусь в поте лица, в моем родном лесу гусеницы на листву напали. Да и Параська, кикимора моя, боюсь, пока я в отсутствии, соседскому лешему всех белок в зернь проиграет. Она ить до игры эх, кака охочая!.. Вот чую! Проиграет всех белок ему, да еще, гляди, за зайцев примется!

Если бы даже Алена хотела как-то возразить Глуму, то не сумела бы, так быстро они бежали. Одно хорошо — кусты и коряги, похоже, слушались лешего, и торопливо расступались, очищая им путь, так что, чуть приноровившись, можно было бежать за Глумом не спотыкаясь. Наконец они выскочили на поляну, и Алена изумленно замерла, глядя на росший посреди поляны молодой дубок, удивительно похожий на Бубу.

— О! Здравствуй, Аленушка! — проскрипел дубок, радостно замахав ветвями. — А я уж думал, больше не свидимся. Давно ты у нас?

— С утра.

Алена подошла к дубку поближе, обошла его со всех сторон. Это был Буба, точно такой, каким она помнила его. Только ноги лешего теперь срослись и пустили глубокие корни, а руки и голова дали молодые зеленые побеги, образовав небольшую но довольно лохматую крону. Кора на Бубе была теперь молодая, свежая. И цвет лица у него был какой-то зеленоватый.

— Ну рассказывай, как это тебя угораздило?

Буба потупился и понурил руки-ветви.

— Да, вот, зимой меня совсем поясница замучила. Все ломит и ломит. Да и кора шелушиться стала чего-то. И нет чтоб отваром каким, или настойками полечиться. Решил я разом, так сказать, все болезни того… Ну, то есть, волшебную шишечку съесть, омолодиться. Дело-то верное… Ну и съел по весне одну из тех, что ты мне тогда дала…

— И хватило же у дурня ума!.. — укоризненно покачал головой Глум.