Друзья

— Пятнадцать стукнуло. Но уже мужик самый настоящий. Сильный, как буйвол. Я его просто бояться начинаю. Особенно сейчас, когда Жиги не будет. Однажды, помнится, я ему всыпала по первое число. Так знаете, ваше высокоблагородие, что он мне потом сказал? Если, мол, я еще раз его ударю, он спалит дом. И я чувствую, что это не пустые слова. Он меня ненавидит. По глазам вижу.

Зоннтаг взял женщину за руку.

— Успокойтесь, милая Ирма. Я вас в обиду не дам.

Женщина словно оцепенела, только дыхание ее участилось. Зоннтаг приблизился вплотную. «Ирма, дорогая…» — прошептал он и, почувствовав, что женщина не сопротивляется, крепко обнял и поцеловал в губы. Ирма не противилась и тогда, когда ощутила на своей груди его горячие ладони.

10

Жига Балла отправился на фронт, и оттуда полевая почта приносила Ирме его грустные письма. Сначала ее трогали эти послания, так что иногда к горлу ком подступал, но потом она совладала с собой. Не следует расслабляться. Жига не стоит того, чтобы из-за него переживать. Ирма все силы направила на ведение хозяйства, крепко взяв бразды правления в свои руки. Прислуга побаивалась ее. С Имре она обращалась как с последним батраком и хотя и не гнала его из отведенной комнатушки, но питались они теперь порознь. Ирма без конца придиралась к нему, грубила, заставляла работать почти непрерывно, будто желая таким бесчеловечным обращением вынудить его уйти из дому.

В первый день рождества Имре обедал с семьей Залы и с дрожью в голосе рассказывал о своих обидах, о той обстановке, в которой очутился после отъезда дяди Жиги.

— Почему ж ты не уйдешь оттуда? — спросил Михай Зала.

— В самом деле, Имре, мотай ты от нее! — посоветовал Миклош.

— Думал я уже об этом, — вздохнул подросток и загрубевшей мозолистой рукой поднял бокал с вином. — Не могу. Из-за дяди Жиги.

— Я тебя понимаю, — сказал старший Зала. — Но ведь Жига Балла не знает, что Ирма тебе житья не дает.

Имре отпил из бокала и задумчиво произнес:

— Боюсь, что я ее прибью когда-нибудь.

— Если до такого дошло, тебе просто необходимо оттуда уйти, — подытожил Михай Зала.

— Куда? — с горечью спросил подросток.

— Переселяйся к нам, сынок, — вмешалась в разговор жена Залы. — Миклош потеснится, места вам хватит.

— А работать где?

— Пойдешь на фабрику, — сказал Зала. — Людей там сейчас не хватает. Вот увидишь, тетя Ирма только обрадуется, если ты уйдешь от нее.

Так все и вышло. В январе сорок второго года Имре Давид устроился на прядильно-ниточную фабрику и ушел от своей опекунши. Прав был Зала. Когда подросток объявил тетке, что переселяется от нее, та ответила:

— Отправляйся хоть к чертовой бабушке. Видеть тебя не желаю. Не беспокойся, с жандармами тебя возвращать не буду. Но, во всяком случае, твоему брату Фери обязательно напишу, каким ты стал негодяем. И пусть не удивляется, если услышит, что ты загремел в тюрьму. Да-да, именно так ты и кончишь. Это я тебе говорю.

Пальцы Имре сжались в кулаки.

— Возможно. Только для этого мне надо было бы вас убить. Не будь вы женой дяди Жиги, я бы так и сделал. Более бессердечной женщины я в жизни не видел.

— Убирайся.

Имре ушел. Женщина облегченно вздохнула. Чтобы оправдать свой поступок, она в тот же день вечером написала письмо Ференцу Давиду в Будапешт: