Друзья из Сары-Тепе

– Городок, – сказала она задумчиво, – значит, там есть русские школы, кино, библиотеки, может быть, даже музей. А что, если?.. – Мама посмотрела сначала на Севку, потом на папу. – …А я бы спокойно сдавала экзамены…

В этом месте у Севки перехватило дыхание.

* * *

В экспедицию решили лететь самолётом. Если ехать поездом, то на дорогу уйдёт почти четыре дня, а на самолёте – всего шесть часов. Это было важно, потому что они торопились. Экспедиция приступила к работе 20 марта, а им пришлось задержаться: во-первых, из-за папиной столовой, а во-вторых, из-за того, что Севе надо было закончить третью четверть.

Ох и досталось же Севке в этот последний месяц!

Не успела мама договориться с Верой Степановной, как все стали считать его знатоком Узбекистана.

Кто должен был рассказывать про Турксиб[2]? Сева Клюев. Про ташкентское землетрясение? Сева Клюев. Ему и двух лет ещё не было, когда землетрясение приключилось, но именно он должен был знать, какие конструкции придумали ленинградские архитекторы, чтобы новые дома могли выдержать самые сильные подземные толчки. А когда Ленка Маркова спросила, из чего делалась паранджа, то Beра Степановна сразу же сказала: «Наверное, Клюев ответит нам на этот вопрос». А он и сам не знал.

«Ничего, теперь во всём разберусь на месте», – подумал Севка, застёгивая пристежной ремень.

По взлётной дорожке ветер гнал колючий весенний снежок. Самолёт взял разбег и рванулся ввысь. Дома и деревья одновременно рванулись вниз. Севка прилип к иллюминатору. Самолёт прорвал облака и полетел над белой грядой. С земли облака казались грязными, здесь они напоминали снег на вершинах гор. Вокруг была холодная, пронизанная светом голубизна. Больше ничего не было. Постепенно ощущение полёта исчезло. Казалось, что самолёт висит неподвижно, а гудящие моторы заняты только тем, что удерживают его в воздухе.

– Долго ещё ничего не будет? – спросил Севка у папы.

Андрей Петрович взглянул на часы, подумал и сказал:

– Минут через сорок начинай смотреть.

Севка недоверчиво хмыкнул, но стал следить за стрелкой часов. Папа оказался прав. Сначала гряда облаков кое-где разорвалась, затем стала редеть, а затем и совсем исчезла, будто её никогда и не было. Внизу открылась земля: квадраты полей; леса из крошечных деревьев; синие реки, не шире тех лент, что девчонки вплетают в косички; лужи озёр; многоэтажные дома – меньше домиков на детских площадках; автострады, прямые и узкие, как школьные линейки; горы, превращённые расстоянием в маленькие холмы. Смотреть на это было очень интересно. Потом немного надоело. Но тут как раз самолёт пошёл на посадку.

– Ух ты, – сказал Севка, когда они по трапу спустились на лётное поле. – Смотри, пап, в Ленинграде ещё зима, а здесь уже лето. Смена времён года произошла за шесть часов.

Папа ничего не ответил, а стал махать рукой и кричать: «Борис, здравствуй! Вот и мы!». Борис Яковлевич бросился к ним прямо на поле. И пока они с папой трясли друг другу руки, Севка успел разглядеть, что Борис Яковлевич был не то чтобы выше, а как-то больше папы. И не то чтобы он был толстым, но был он таким, что если про папу говорили «высокий», то про Бориса Яковлевича хотелось сказать «большой». И голова у него большая, и плечи широкие, и ручищи здоровые.

– Мой сын, – сказал наконец папа.

– Здравствуй, Сева. – Борис Яковлевич повернулся, и Севка увидел, что глаза у этого большого человека синие, ласковые и немного грустные. В общем, такие глаза Севка видел только у детей дошкольного возраста, а у взрослых совсем не встречал. – С прибытием, брат. Давай рюкзак – и пошли. Саша наверняка уже ворчит.

Рюкзак Севка, конечно, не отдал – привык носить сам. Экспедиционная машина его разочаровала: старая полуторка[3] пыльно-зелёного цвета с самодельным навесом над кузовом. Склонный к ворчанию Саша оказался весёлым парнем с широким загорелым лицом в крупных веснушках.

Папа с Борисом Яковлевичем прыгнули в кузов, а Севке велели лезть в кабину.

Саша проверил, плотно ли Севка захлопнул дверцу, передвинул свою тюбетейку с затылка на лоб, забавно сморщил нос и включил зажигание.

– Держись за воздух, старик!

«Ух, здорово!» – только и успел подумать Севка.

Навстречу понеслись луга, поля, дороги, сады. Среди зелёной травы красными островами цвели полевые тюльпаны. По вспаханным полям двигались машины, за ними следом двигались люди. Казалось, что люди и машины танцевали какой-то слаженный танец. Мужчины были в полосатых халатах, а женщины – все, как одна, в красных цветастых платьях, в красных косынках на головах.

– У нас любят красный цвет, посевную хлопка заканчивают, как у вас в Ленинграде осень называют? – скороговоркой, без знаков препинания сказал Саша.

– Осень у нас называют золотой, – ответил несколько озадаченный Севка.

– И у нас золотой, только у вас – потому что листья на деревьях как золото, а у нас золото на полях вызревает.

– Знаю. В школе сто раз проходили. Это хлопок – «белое золото». А вы русский или узбек?