Друзья, любовники, враги

Материнство и дети стали темой нон грата. Всякий раз, когда она пробовала коснуться этого предмета, он переводил разговор на путешествия — Таити, Бора-Бора, Мучи-Пучи, — какой еще бэби, дорогая, когда у нас есть целый мир. Через некоторое время он начал жаловаться, что ее биологические часы не дают ему спать всю ночь. Она, вероятно, вполне могла бы выдвинуть контробвинение о том, что его географические часы не дают ей покоя… Но нет, она не винила его. Напротив, проснувшись однажды утром, она пришла к мысли, что все ее ночные проблемы не только не причиняют ей боли и страданий, но даже, как бы это сказать, нелепы и не стоят выеденного яйца. Просто Карл не может принадлежать ей одной. Вот откуда конспиративные телефонные разговоры вполголоса, стереотипные и лживые отговорки о якобы неотложных ночных сеансах с пациентами, склонными к суициду. Даже после того, как они разъехались, а потом и развелись, он так или иначе не оставлял ее в покое. Она смогла забыть его только тогда, когда, оказавшись в Риме, стала свидетельницей террористического взрыва и у нее на руках умер ребенок. С тех пор ее сердце узнало иную боль.

Теперь она не жалела ни о чем и благодарила судьбу, что рассталась с Карлом. Она опасалась только одного — как бы не вернулось прежнее безумие. Именно поэтому все, что она ни делала — пила ли кофе, принимала ли душ, примеряла ли платья, — она делала это для того, чтобы не вспоминать о нем. С величайшими предосторожностями она раздвигала шторы, открывала двери и даже откупоривала банку с овсянкой — словно опасалась, что оттуда вдруг выпрыгнет какое-то воспоминание о нем и в один миг разрушит покой, которого она достигла ценой таких усилий.

Когда позвонили в дверь, сердце у Саши тяжело забилось. Идя открывать, она пересекала комнату с такой осторожностью, будто на каждом шагу под ковром могла быть спрятана мина.

За дверью стоял слесарь. Он стал объяснять, что пришел чинить неисправный бачок: есть заявка, и потому он обязан сделать все необходимое. И хотя Саша уверяла, что все в порядке, слесарь настоял на том, чтобы проверить бачок и унитаз. Его манера спорить была точь-в-точь, как у Карла.

Однажды, вдвоем с Карлом, им пришлось повозиться с бачком у себя дома, и она пыталась объяснить ему, что нужно всего лишь поправить резиновую затычку, а доктор Фельдхаммер никак не хотел согласиться с тем, что сначала нужно поднять поплавок и слить воду. Пока он упрямо старался сделать по-своему, она стояла рядом, накинув на плечи его старый больничный халат. Ее волосы были спутаны, а под глазами лежали тени. Ее удивила тогда мысль о том, что, может быть, Карл возится с бачком, сознавая, что их совместная жизнь заканчивается и пользоваться туалетом она уже будет без него.

Сейчас, когда она натягивала для утренней пробежки футболку и спортивные брюки, она была поглощена другой мыслью. Ей хотелось обыкновенного человеческого общения. Ей хотелось встретить этим утром кого-нибудь, с кем можно было бы перекинуться словечком, даже если разговор ограничится бачком и унитазом. Завязывая кроссовки, она думала о том, до какой степени был несносен Карл, если она решила с ним расстаться. Ее кожа еще хранила воспоминание о его руках и губах так же, как бачок, поплавок и затычка в туалете хранили отпечатки его пальцев.

6

В восемь утра в Тюильри было еще безлюдно. Только небольшая группа туристов с рюкзачками на плечах выстроилась у тяжелых чугунных ворот, дожидаясь, когда откроют проход на пляс де Конкорд. Еще дальше, немного правее Саша увидела мима, который отдыхал, сидя у каменного парапета, служившего ему сценой, когда собиралась публика. Теперь мим спал, прикрыв грудь соломенным канотье. Воротник его розовой рубашки был испачкан гримом. Слева от мима прогуливался завсегдатай Тюильри. Этот высматривал на аллеях, не забыл ли какой растяпа-турист на скамейке фотоаппарат. В самом центре парка внимание Саши привлек какой-то чудак, изображавший святого Франциска Ассизского.

Легкой трусцой приближаясь к нему, она с удивлением видела, как целые стайки воробьев садятся на его плечи и вытянутую вперед руку, а он словно о чем-то разговаривает с ними и даже ласково грозит им пальцем. Пробежав мимо, Саша прибавила скорости, чтобы сделать первый круг возле небольшого пруда. Но сначала она остановилась, чтобы поправить на лбу повязку. В этот момент она заметила еще одного одинокого бегуна, любителя утренних пробежек, у которого тоже, вероятно, «не все дома». Он походил скорее на американца, чем на француза, судя по кроссовкам. Одним словом, такой же, как и она, сумасшедший, находящий удовольствие в том, чтобы устраивать кросс между Лувром и Эйфелевой башней, петляя по аллеям парка среди статуй королей и богов.