Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917

Оценка лояльности различных этносов часто становилась особой задачей, которую видели перед собой их исследователи в имперской России. Подобные исследования формировали подход. Почти за всеми дискриминационными этническими законами и указами стояли открытые или неосознаваемые подозрения в нелояльности. Ашкеназские евреи традиционно считались нелояльными. Такими же стали считаться и поляки после нескольких неудачных восстаний. На фоне поляков некоторые администраторы даже начали воспринимать ашкеназских евреев как в определенной степени проводников русской государственности, но подобное мнение не получило широкого распространения[1577]. Наоборот, в антиеврейских погромах, произошедших в Западной России в 1904–1906 годах, многие православные их участники или сторонние наблюдатели видели проявление верноподданнических чувств – ведь насилие было направлено против якобы нелояльной к царю и государству части населения.

В отличие от ситуации в западных губерниях туркестанским властям с самого начала было ясно, что местные евреи будут их поддерживать – с одной стороны, из-за потенциальной опасности вновь вернуться к дискриминированному положению зимми, а с другой – из-за тех экономических высот, каких достигла их община в «русский период». Поэтому регионалисты среди местных администраторов не только не распространяли на бухарских евреев бытовавший стереотипный подход к ашкеназским евреям, но и считали их наиболее лояльной частью нерусского населения в Туркестане. Этим бухарские евреи в большой степени были обязаны Кауфману, из рук которого они получили исключительные для евреев в России права. Важность сохранения лояльности бухарских евреев хорошо просматривается в опасении Чарыкова озлобить их запретительными мерами в свете ожидаемой в 1880-х годах аннексии всего Бухарского эмирата. Заинтересованная в сохранении этой лояльности и порядка в контролируемой колонии, туркестанская власть не только не способствовала обострению отношений между окружающим населением и евреями, как это часто имело место в черте еврейской оседлости или во внутренних губерниях, но и, наоборот, нередко прекращала возникавшие конфликты. Лучший тому пример – прекращение конфликта во время подробно описанного «мясного дела».

В свою очередь, хотя в начале XX века общее отношение к ним со стороны центральной власти ухудшилось, что проявилось не только в законодательстве, статьях правой печати, но и в поведении российской элиты, бухарские евреи не примкнули к каким-либо либеральным партиям или революционным движениям, в отличие от многих ашкеназских евреев. И это несмотря на начавшуюся у бухарских евреев в конце XIX века эмансипацию, происходившую в некоторых семьях очень стремительно.

Часто пассивная позиция местной администрации в отношении готовившихся законодательных ограничений против бухарских евреев в конце XIX – начале XX века определялась ее оглядкой на официальный Петербург, и прежде всего на Военное министерство, у которого эта администрация находилась в прямом подчинении. Антиеврейский дискурс Военного министерства был широко известен. Высшие чиновники министерства переносили на бухарских евреев свое отношение к евреям Европейской России, основную массу которых они считали вредным паразитическим элементом. В значительной степени распространенностью таких взглядов среди своих чиновников Военное министерство было обязано Александру III и Николаю II. Видя в евреях угрозу патриархальной самобытности России и опасаясь проникновения в министерство либеральных идей, эти императоры назначали на управляющие должности в нем лиц, близких себе по взглядам[1578]. Многие историки, исследовавшие положение евреев в России, тесно увязывают его с антиеврейской позицией Министерства внутренних дел[1579], а между тем, как мы видели, отношение Военного министерства к евреям было в этот период еще хуже. Ухудшение отношения центральных властей к евреям вообще и к бухарским евреям в частности проявилось и в Сенате, который с начала XX века в большинстве случаев решал вопросы бухарских евреев не в их пользу.