Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917

После возвращения главных русских сил в Самарканд и подавления восстания Кауфман наказал жителей города, разрешив солдатам расстреливать пленных, мародерствовать и поджечь базар[251]. Столь неординарные меры были предприняты в отместку не только за само восстание, но и за отсечение противником в ходе этой военной кампании голов убитым, что особенно ожесточило русских солдат. При этом им было отдано распоряжение не трогать евреев. Согласно рассказам бухарских евреев начала второго десятилетия XX века, чтобы отличить их от мусульман, им было указано: мужчинам перекинуть конец веревки через плечо, а женщинам на одном из рукавов верхнего халата прикрепить кусок пряжи. Скорее всего, бухарских евреев отличали и по длинным пейсам, которые те тогда носили. Вероятно, эти меры помогли им избежать погрома.

Памятник Баруху (Гуляму) сыну Фузайла, 1920-е годы (фото А. Кагановича).

Магомет Суфи, принимавший участие в восстании, утверждал, что после его подавления евреи показывали русским солдатам лидеров повстанцев и места, где мусульмане зарыли в землю свои деньги и ценности[252]. Однако, проживавшие изолированно в своем квартале, самаркандские евреи вряд ли могли располагать такой информацией, тем более что до полного перехода города под контроль русских они старались не попадаться мусульманам на глаза.

В. Верещагин. После неудачи (Самарканд), 1869 год. © Русский музей, Санкт-Петербург, 2016

Среди воспоминаний об этих событиях сохранилось одно свидетельство о том, что русские солдаты во время грабежа расстреляли двоих пойманных бухарско-еврейских детей десяти – двенадцати лет и лишь чудо спасло от смерти еще одну девочку такого же возраста[253]. В результате поджога базара бухарские евреи понесли большие материальные убытки[254]. Впрочем, потери евреев несравнимы с потерями другой симпатизировавшей русским части самаркандского населения – иранцев. Причинами их симпатии были религиозное презрение к ним со стороны суннитского большинства и надежда на отмену рабства, ведь многие из них были рабами. Во время осады иранцы ухитрялись приносить русским солдатам воду, в которой, как мы уже знаем, осажденные испытывали недостаток. Некоторые из иранцев тоже скрывались в крепости. По поручению ее коменданта один из иранцев доставил записку Кауфману[255]. Мартин Лыко пишет, что во время мародерства солдаты нескольких частей по ошибке напали на иранские деревни (вероятно, имеются в виду шиитские кварталы на окраинах). Их жители в отличие от прочих мусульман не прятались, так как, будучи лояльными, не ожидали появления погромщиков. Когда о нападении узнало начальство, отмечает Лыко, «тотчас были приняты меры: имущество отобрано и возвращено по принадлежности, но кто попался на штык, того, конечно, нельзя было возвратить с того света»[256].

На третий день грабеж был прекращен, и русский лагерь превратился в базар, куда приходили некоторые мусульмане выкупать свои вещи[257]. При этом несколько бухарских евреев, завязавших отношения с русскими солдатами, стали, по информации Радлова, основными маркитантами лагеря[258]. Но его сведения не подтверждаются другими источниками. Напротив, встречается больше свидетельств о том, что в основном торговали тогда татары[259].

Бухарские евреи были рады, что русские вновь взяли город. Сотрудничество во время мусульманского восстания с русской армией имело для них огромное психологическое значение: они гордились своим участием в защите крепости[260]. Многие путешественники, посетившие Самарканд после подавления восстания, отмечали теплое отношение бухарских евреев к русским[261]. Один из первых русских исследователей Средней Азии, Лев Костенко, через полгода после описанных событий писал, что бухарские евреи, которые во время восстания были заперты в своем квартале, после снятия блокады плакали от радости, бросались на шею к своим избавителям и целовали стремена верховых[262]. Другой русский путешественник написал в 1872 году о своем посещении бухарско-еврейского квартала: