Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917

Кучка поповичей, семинаристов, бурлаков, жадных проходимцев… ставят своим идеалом русской политической жизни мнимую самобытность, выражающуюся поклонением самовару, квасу, лаптям и презрением ко всему, что выработала жизнь других народов. Идя по этому пути, разыгрывается травля против всего, что не имеет великорусского образца; немцы, поляки, финны, евреи, мусульмане объявляются врагами России, без всяких шансов на примирение и на совместный труд. Лютая… вражда обрекает на смерть все иноверное и иноплеменное, все могущее претендовать на превосходство, забывая, что пред всякою смертью бывает предсмертная борьба, и дай бог, чтобы то была война не смертельная[479].

В результате этих перемен в Петербурге многие чиновники, даже не являвшиеся убежденными юдофобами, с целью дальнейшего продвижения по службе стали проводниками новой политики. В свою очередь, чиновники, отличавшиеся толерантным отношением к евреям, зачислялись в юдофилы и лишались возможности служебного продвижения и получения наград[480].

В начале 1890-х годов ухудшение отношения к себе со стороны чиновничества ощутили и бухарские евреи. Заняв должность начальника азиатского отдела Главного штаба, уже упоминавшийся Лев Костенко (был в этой должности в 1887–1891 годах), прежде относившийся к бухарским евреям с симпатией[481], стал подстраиваться под политику Военного министерства. В 1891 году он писал туркестанскому генерал-губернатору: «Забитые, приниженные среднеазиатские евреи уже начали проявлять свои хищнические интересы, которые, разумеется, надлежит обуздать»[482].

После такого наказа Вревский, который, как отмечалось выше, безуспешно ходатайствовал о расширении прав бухарских евреев, вступивших в русское подданство, тоже захотел реабилитироваться в глазах Военного министерства. Согласившись в начале 1892 года с предложением сырдарьинского военного губернатора Гродекова об ограничении въезда евреев Бухары в Туркестан, Вревский отдал письменное распоряжение политическому агенту в эмирате отказывать в праве на въезд тем бухарским евреям, пребывание которых, на основании сообщений военных губернаторов в агентство, признавалось бы почему-либо вредным. Как показывает приведенный в начале письма Вревского довод о том, что непринятие ограничительных мер против евреев в Туркестанском крае создаст в их лице серьезный противовес русским и мусульманам в промышленности и торговле, «вредность» бухарских евреев виделась в их высокой конкурентоспособности. «Невредным» же бухарским евреям генерал-губернатор предписал выдавать лишь годичные разрешения на проживание в крае – при условии наличия удостоверений от бухарского правительства, разрешающих их выезд из Бухары в Россию[483].

Эта мера вызвала беспокойство не только самих бухарских евреев, но и их торговых партнеров – текстильных фабрикантов Московского промышленного района. В данном районе текстильные фабрики, преимущественно хлопчатобумажной промышленности, доминировали среди промышленных и торговых предприятий[484]. Стремясь сохранить налаженную систему поставок хлопка, московские фабриканты особенно опасались, что устранением их торговых компаньонов, принадлежавших к числу бухарских евреев, воспользуются конкуренты – петербургские банки, которые в то время уже начали проникать в Среднюю Азию[485].

Под давлением московских текстильных фабрикантов министр внутренних дел Дурново предоставил евреям – подданным Бухары право прежнего льготного въезда в находившиеся в его ведении внутренние российские губернии, в том числе и в Москву[486]. Это распоряжение было отдано политическому агенту в Бухаре в год, вошедший в историю евреев России как пора наиболее массовых выселений евреев из Москвы[487], что свидетельствует о высокой степени давления, оказанного московскими промышленниками на Дурново. Не исключено, что подобное же давление фабриканты оказывали и на Ванновского, но оно ни к чему не привело[488]. Въезд евреев Бухары во внутренние российские губернии стал в это время более свободным, чем в Туркестанский край. Для приезда бухарских евреев этой категории в край в их паспортах надпись «На въезд в Россию» должна была сопровождаться припиской «На проезд и проживание в Туркестане»[489].