Друзская сага

Маленький Амир печально вздохнул:

— Почему шейху не возродиться волком, если они так крепко дружили?

— Нет, сын… Душа друза может переселиться только в друза. Пока люди опускали гроб, волк стоял у могилы, как надгробие. Не шевелился, когда засыпали яму. Но, как только люди, оказав последние почести, стали покидать кладбище, жуткий вой заставил их зажать уши руками. Боль, горечь, страх и безысходность смешались в этом вопле. Казалось, каждое из чувств зажило отдельно, и, сосуществуя с остальными, вплеталось в потустороннюю гармонию, заставившую мужчин опуститься на колени.

Время, будто расколовшись, возродило эпизоды жизни шейха — его деяния, проповеди, голос, улыбку. Вот он, молодой и безусый, недавно возвратившийся из Ливана, где постигал тайное учение друзов, благоговейно заходит в молельный дом. Вот на почётном месте в храме степенный муахиддин со свисающими усами. И рядом, в хижине, молится Господу седобородый, сгорбившийся от старости праведник.

Ниспослания — забота Всевышнего, дарованные в засуху ливни, трепетные откровения, которые никогда не исчезнут.

Когда вой прекратился, рассеялись видения, освободив память от мистической ловушки и подарив людям умение заново стоять на ногах. Или идти. Или бежать, не беспокоясь, как увидятся чужими глазами. И уже очнувшись от наваждения, поблагодарили Бога за то, что они — муахиддун. Не христиане, иудеи, или магометане. Что им не нужно возвращаться — вновь и вновь — к внушающей страх могиле, чтобы исполнить заученный ритуал… У нас, сынок, всё проще. Человек умер, душа переселилась в новорождённого, значит, незачем тревожить на кладбище умершую плоть.

Прошло две недели. Смерть шейха, как и все сопутствующие происшествия, стала забываться. Колесо жизни покатилось напрямик, и в размеренном бытие Шампса не происходило всплесков. Но снова смерть, на сей раз молодого друза, скончавшегося от малярии, нарушила деревенский покой.

Похоронная процессия двигалась к кладбищу. Те, кому положено молиться — отмолились. Те, кому завещано плакать — оплакали. Ничто не предвещало неожиданностей. Проходя мимо могилы шейха аль-Кабира, процессия остановилась. Возле мокрого после дождя камня лежал седой труп волка…

Мансур взглянул на сына. Амир спал. Отец, стараясь не разбудить малыша, опустился на пол, встал и… столкнулся с женой.

— Что это было? — спросила Тафида.

— То есть? В каком смысле?

— Во всех без исключения. Откуда ты взял этот бред? Какой шейх? Какой волк? Где ты такое слышал?

— Сам не знаю… Будто бы вспомнилось.

— Слава Богу, Амир заснул. Зачем ребёнка пугаешь?

— Нет! Это… Это поучительная история. Жизнь праведника… Что-то, вроде, истины «мир лучше войны»…

— Ну, ну, — усмехнулась жена, — я пошла спать, а ты уж посиди с ним часик. Приснится ему твой волчара… Что делать будем?

— Ладно, родная, я побуду, — согласился он, обескураженно потирая макушку, не пытаясь понять, что произошло — сын дышал безмятежно.

Мансур, заставив себя расслабиться, не заметил, как заснул. Сидя на полу, привалившись к краю детской кроватки.

Она необъятна, в ней снятся пророчества.

Глава 4

В момент пробуждения мозг совершает экспресс-опрос ячеек памяти, извлекая сведения о наиболее значимом событии минувшего дня. Если отчёт оптимистичен, у человека повышается настроение. Грустная информация оборачивается скверным состоянием духа.

Мансур проснулся засветло и, понукаемый будильником, нехотя выпутался из простыней. Казалось странным, что не удавалось вспомнить, когда покинул детскую и как оказался в постели с Тафидой.

Брачная опочивальня после глобальной переделки выглядела кумирней. Высосавшей шестилетнюю накопительную программу, зато воздававшей хозяевам кротким уютом и невозможностью наскучить. Подбирая мебель, супруги отказались от платяных шкафов. Бытовой скарб хранился в массивных комодах, расписанных арабской вязью. Верхнюю одежду скрывали яркие шторы в удобно устроенных нишах. Красным выкрашенные стены задрапированы коврами с меланхолическим орнаментом и поверх дедовым наследством — старинными мечами. Пол из породистого камня застлан персидским паласом ручной работы. Вместо стульев и кресел подушки и пуфики. К потолку кованными цепями крепились светильники, вроде чудесных ламп Аладдина.

Немного поспешней, чем следовало, Мансур задёрнул балдахин — шёлковый бордо, с позолотой по краям. Роскошная резная кровать после вчерашних сказок Амиру напоминала ложе халифа — лишь полицейская форма, придирчиво сложенная на прикроватном сундуке, губила впечатление.

Мансур привёл себя в порядок, оделся и, покровительственно взглянув на обстановку, перебрался в кухню. Неимоверно сосало в подвздошье, но магнетизм супружеской постели уступил свирепому предвкушению кофе. Даже Тафида, пикантно дыша в подушку, потерпела фиаско.