DUализмус. Трава тысячелистника

За троеточиями и восклицательными знаками у Никодима Генриховича много других ярких примеров потребительского отношения к работе – в магазин не ходи!

Главный инженер делил и фильтровал больных ленью работников – а других, по его мнению, не было – на классы. По принципу пунктуальности.

Классы—диагнозы были такие: принципиальные лодыри, растяпы от рождения и тяжело давшиеся, но воспитанные под его личным хворостинным руководством трудоголики.

Должность и талант человека для отнесения его к предначертанному пункту Никодимовской классификации не имели ровно никакого значения.

Никодим уравнял в претензиях на значимость основных специалистов: стеклодувов, резчиков, дизайнеров, менеджеров-перспективщиков и сотрудников-клерков, протирающих штаны в офисном центре, в бухгалтерии, в отделе печати, в секретариате и даже в никому не нужной полупустой технической библиотеке, прозябающей по инерции времени.

Исключением у него пользовались только директриса интегрированного в завод Музея Стекла (в народе «Стекляшка») и то – благодаря её неотразимой внешности, аккуратным по циркулю передком и весьма обширным познаниям в своей специфической области – то есть там, куда вход Никодиму Прокопьевичу был строго заказан. Соответственно, не был ему понятен как предмет, так и причина неуважения его как личности.

Претендовала на особое положение пара-другая бойких, высоко ставящих себя музейных коллег младшего ранга и женского пола, вольготно прогуливающаяся по цехам в поисках новых доморощенных шедевров и – надо же – имеющая право слова и советов касательно новизны и качества.

Ходили они в струящихся сарафанах, с вшитым стеклярусом и народными узорами, обрамляющими особенности женского тела. И эти стеклярусы, и эти узоры являлись словно удостоверениями их редкой науки и неограниченных прав к причислению или исключению мастера с его вещицами из списков мирового искусства.

Никодим Генрихович считал проще.

Сарафаны с бисером и дешёвые, но элегантные бусы на шеях этих достаточно независимых птичек сотрудниц, по мнению Никодима Генриховича, придавали заводу необходимый рекламный шик и профильную уникальность. Все бы так ходили!

– А мы не будем так ходить, – говорило совокупное остальное большинство женщин на собраниях.

– Мы люди современные, и не пижонистые, как некоторые наши ретродамочки. И в разных там музейчиках не работаем. Мы – мастера, а не мастерицы, не Плюшкины и не хранительницы допотопного очага. Нам джинсы не мешают развивать народность и этнографию. Ещё: мы хотим создавать осовремененные и уникальные, персональные вещи. Нам ваше соотношение бизнеса и искусства не по душе. Не рядите нас в свои одёжки. Плевали мы на ваши личные вкусовые пристрастия.

И последний камень в радужный огород Никодима Генриховича, заросший венками из хризантем, васильков, маргариток в уровне его макушки, и где с неба в равной степени падают как бесплатные бананы, так и заслуженные ордена: «Вы – просто технарь-недоучка, тупой менеджер, вы ни хрена не понимаете в искусстве!»

Несмотря на немалую толику правды в женских, эмансипе-революционных высказываниях, Никодим мнил себя не менее чем маэстро Васильевым в неимоверно важном для человечества стеклодувном мастерстве. Где теперь наравне с мужчинами порой работают женщины, и губят свои потроха, и лёгкие, и здоровье будущих детей надуванием тяжёлого, вредного, горячего художественного воздуха.

– Мир погибнет, – говорит он с пафосом, не меньше, чем какой-нибудь самоуверенный Бокль-Мокль, или нахальный, въедливый Фрейд, обращающие неверующих людишек в свою философию, – он превратится в молекулы, цивилизация – в камень, папоротник – в уголь. А копни культурный пласт – что мы там найдём в память о нас? Думаете металл, реакторы, остатки бомбоубежищ, а в нём наши обожаемые косточки? Да ровно ничего! Только обожжённую конкурентами глину и наше родное стекло, если его кто-нибудь возьмёт с собой на память или нацепит на себя перед апокалипсисом. Вот взгляните на Софью Ярославовну…

Народ непременно обратит взгляды на Софью Ярославовну…

А Софья Ярославовна, пунцовея от стыда, замечется в переднем ряду, начнёт прикрывать украшения и бормотать: «Ну что Вы, что Вы, Никодим Генрихович, разве дело во мне… я пока ещё не хочу обращаться в пыль – пусть цивилизация ещё поживёт…

Вот его другая, почти-что стандартная лекция, напетая нескольким поколениям как стих, как колыбельная для хорошего сна, или как полезная, почти-что генеральная утренняя и одновременно обеденная молитва:

– Путь в Лувр начинается совсем рядом. Вон там, за стеной, первая ступенька наверх. Без музея вы – просто завод, изготовитель бесполезных вещиц на продажу, пусть и пользующихся временным спросом. Это может внезапно закончиться. Кончится мода на старое – и нам конец. Мы сами можем создавать моду. А что для этого нужно, позвольте спросить у почётного собрания? Молчите?