Дубинушка

К вечеру того же дня Мария сделала ревизию всему содержимому компьютера, внесла в него свои каталоги, файлы, обозначила собственные, только ей известные коды и шифры, и, довольная собой, счастливо сложившейся ситуацией, выключила компьютер и принялась готовить ужин. Она ещё вполне и не верила решению Дениса завязать с ней такие деловые отношения. Раньше она выполняла лишь отдельные его поручения, ездила на его «жигулёнке» на районную птицефабрику за комбикормом, закладывала этот корм в бункера да посматривала за показаниями компьютера, где на экране изображался весь процесс кормления — да и то, делала это лишь в тех случаях, когда к Денису на малиновом японском автомобиле приезжала из города Дарья, жена Дениса. Дарью Маша не любила, — и не потому, что ревновала Дениса, хотя и это чувство развивалось в ней всё больше; и однако же не оно было главным. Мария не могла переносить откровенного презрения Дарьи к деревенской жизни, ко всему тому дорогому и прекрасному, что окружало Машеньку с детства и было источником всех радостей и счастья. Обыкновенно перед тем, как уехать домой, в город, где у Дарьи, как слышала Маша, была прекрасная квартира и домработница, Дарья заглядывала на ферму, но в само помещение не проходила, а лишь приоткрывала дверь и, будто бы нарочно, чтобы уязвить Машу, работавшую тут у кормушек, на неё не смотрела и не здоровалась, а страдальчески морщилась, зажимала нос пальцами и громко восклицала: «Фу, гадость!» И с треском захлопывала дверь. Теперь же Маша ликовала. Она за свою зарплату наймёт двух работниц, а на себя возьмёт лишь доставку комбикорма да компьютерную обработку всей жизни фермы, строительных и финансовых дел. Её душа заходилась от радости при мысли о том, как она втайне от Дениса будет финансировать работы по ферме и скоро превратит её в очень большое и доходное предприятие. И при этом всё время думала о том, как она утрёт нос этой задаваке Дарье и постепенно уронит её в глазах Дениса. «Пусть знает, какая она пустышка, пусть знает!..» — думала с заранее торжествующим злорадством.

Как-то незаметно в радостных хлопотах по расширению фермы прошла зима. К весне ферма обогатилась ещё двумя пристройками. Это были светлые помещения с высокими потолками, в подвале Маша установила движок, дававший тепло и электричество, там же был смонтирован насос, качавший воду в баки из нержавеющего металла. В городе Мария купила новые книги по разведению кроликов, по предупреждению болезней, выписала несколько журналов, в которых печатались статьи о кролиководстве.

Денис поражался уму и деловым качествам Марии, прикидывал средства, которые она тратила на развитие фермы, но ни о чём её не спрашивал, а лишь для случайного наезда контролёра взял в двух банках кредиты, следил за уплатой налогов. На ферме работали четыре казака и шесть казачек — платил им хорошую зарплату, и в станице все его уважали, надеялись и сами устроиться к нему на работу. Многие приходили занять у него деньги — он никому не отказывал, а старушкам, вдовам и многодетным давал денег побольше и на ухо говорил: «Когда разбогатеете, тогда и отдадите. А не то, так и ладно: рассчитаемся на том свете угольками».

В девятом часу вечера Маша сидела у телевизора и пила чай со своим любимым овсяным печеньем. У ног её лежал Шарик. Вдруг он встрепенулся и истошно залаял. Метался у двери, показывая хозяйке, что к дому приближается опасность. Так он обычно волновался, встречая грузин, поселившихся в станице сразу же после начавшейся в стране перестройки. Тогда ещё не было этнических ссор и разборок; люди разных национальностей свято верили, что все они братья и цель у них одна: построить коммунизм и есть-пить столько, сколько кто захочет, а на работу можно и не ходить, потому как всё будет людям поставляться по желанию и в неограниченных количествах. И почему это однажды в станице появились два грузина — этого никто из казаков не знал. Старики вспоминали, что некогда в давние времена в станице Каслинской проживали три еврейских семьи: Коганы, Берманы и Азировичи. Коган был аптекарем, и о нём говорили: все капли он делает из клюквы и только для разноцветья в одни добавляет сок смородины, в другие — ежевики, а в третьи — пчелиную пыльцу или мелко растёртую кашицу из чабреца. Об этом болтали злые языки, но станичники аптекарю верили и всем говорили, что капли им помогают. Берман держал несколько лошадей и возил на мельницу овёс и пшеницу. Азирович имел большой двухэтажный дом и в первом этаже принимал у казаков плохо выделанные кожи, железо, кости и ракушки. Дом его от фундамента до трубы был пропитан застарелой ядовитой гнилью, и от него далеко окрест распространялся удушливый тошнотворный запах, от которого даже собаки держались подальше. Они поселились в станице давно, вырастили и выучили в городах не одно поколение детей — все они там и остались, а еврейская колония со стариками и закончилась. От них осталась одна казацкая присказка: Коган, Берман, Азирович — тоже казаки.