Дубинушка

Евгению нездоровилось: болел затылок, стучало в висках. Недавно к нему это привязалось: голова стала болеть. Не часто, но случается: затылок вдруг заноет. С чего бы это? Ещё сорока пяти нет, а уже хвороба прицепилась. Он лежал на копне сухих веток и вяло наблюдал, как разворачивается рыбалка. Процесс этот без его участия всегда проходил бестолково, люди таскали туда-сюда лодки, стучали вёслами, громко галдели. Никто не видел и не слышал рыбу, не знал, где она находилась, а Евгений снисходительно прощал им эту бестолковость, не торопился вносить элементы научной организации труда. Он ещё не знал, кому будет помогать.

Я не верю в колдунов, шаманов, ясновидящих и умеющих читать задним местом. И хотя на вопрос моего друга маститого поэта Игоря Кобзева «Ты веришь, что у меня в сарае поселилась тень Суворова?» великодушно отвечал: «Верю, конечно, верю», мысленно же посмеивался над ним и над его дружбой с экстрасенсами, астрологами и всякими Джунами, у которых из пальцев летели искры. Однако Джуна Джуной, она человек восточный — он этих людей не знает, а вот в русских людях заметил свойства, на грани волшебства стоящие. Иной и пьёт много, и даже под хмельком вдруг скажет:

— Власть чертей и бесов ненадолго. Скоро снесёт её.

— Как снесёт, кто снесёт? — вопрошает Евгений, жадный до всяких неожиданных и смелых догадок. — Да кто снесёт-то? Ну, если бы раньше ты сказал — тогда другое дело. Раньше казаки были. Да и в городах рабочий люд словно в котле кипел, а сейчас-то… Кто её по кочкам понесёт, власть эту проклятую? Заводы-то они не зря остановили. Боятся, значит, больших коллективов.

— Снесёт её! Вот ты ещё поглядишь. Мы-то все, выпивохи, передохнем скоро, а ты тверёзый, — ты и увидишь.

— Да кто снесёт-то? Чего буровишь?..

Пьяница поднимал вверх палец.

— Он снесёт, господь Бог. Моя бабушка говорила: Бог шельму метит и щелчком её по башке обязательно стукнет.

— Чтой-то я не слышал, чтобы ты Бога поминал.

— Не поминал, а теперь вот и я приникаю душой к Богу. В трудные времена нам всегда Бог помогал. Ты думаешь, в сорок пятом мы целую Европу на колени одни поставили, да америкашки нам чуток подсобили? Одни, без Бога? Нет, Евгений, без Бога полмира не одолеешь. Вон сейчас Чечня проклятая. Полтыщи головорезов с кинжалами бегают, а мы их одолеть не можем. А всё потому, что Бог от нас отвернулся. На Кремль ему тошно смотреть. Там дьявол поселился, сатана двурогая. Раньше туда меченый проник, а сейчас лысый сидит и с рожками. Вот Господь-то и гневается на нас.

Не верил Евгений в дела сверхъестественные, а вот прозрения пьяного человека слушал со вниманием; он и сам знал, где бывает место на реке, куда придёт косяк рыбы, и какой это косяк, и какая рыба… А как это он узнавал — объяснить не мог. И сейчас вот удивлялся: чтобы так события охватить и в такую глубь заглянуть, как пьянчуга этот…

— Ох, затылок болит! — пожаловался сидящему возле него Василию. А тот пощупал ладонью затылок отца и сказал:

— Давление у тебя.

— Какое давление? Откуда ты знаешь?

— У мамки бывает. И так же болит затылок.

— Ну! И что?..

— А ничего. Таблетку кинет в рот, водой запьёт — и проходит.

— А сейчас у неё есть таблетки?

— Есть, конечно. Сейчас принесу.

Евгений кинул под язык таблетку, запил водой, и через час боль в затылке утихла. И мир повеселел, хотя на лес и речку тяжело валилась тёмная сырая туча.

Евгений, обняв Василия за шею и прижав его могучей рукой, сказал:

— Где ж ты раньше был со своей таблеткой? У меня-то голова уж давно болит, со вчерашнего дня.

— Откуда же я знал.

— Вот знай теперь. Пойди к мамане и половину её таблеток реквизируй для меня.

Василий ушёл и надолго пропал. А вместо него пришла Татьяна. Обхватила его за шею, заплакала.

— Да ты что ревёшь, дура?

— Кирилл замуж зовёт. Придётся идти. Негоже это бабе одной век вековать. Видно, уж судьба мне такая — пойду за Кирилла. А не люб он мне, не люб, слышишь. Обожглась об тебя, и с тех пор всё тело саднит. Тебя одного люблю. Тебя, чёрт ты приворотный! Будто и некрасивый, а ишь как баб к себе тянешь! Я после тебя всех других мужиков будто и не вижу.

Евгений гладил её волосы, говорил:

— И я к тебе душой потянулся, да сама знаешь: непутёвый я, не рождён для жизни семейной. Как увижу новую юбку, так и забываю всё на свете. В смысле баб я сильно общественный человек. Мать такого уродила.

И Евгений захохотал громко, — да так, что хохот его не совсем человеческий, далеко по Дону эхом покатился.

— Чёрт ты, не человек!

И Татьяна вновь ударила Евгения по щеке. На этот раз уже сильнее.

— Вот соберу по станице всех твоих любезных, устроим тебе самосуд.

Обхватила голову, поцеловала в губы. Так и трясла его: то кулачками в грудь толкнёт, а то захватит голову и жарко целует.

— А таблетки Вася тебе принесёт. И прибор для тебя японский в аптеке куплю. При такой-то распутной жизни давление своё знать надо, а не то, не ровен час, хватит удар — и отгулялся молодец. Баб-то скольких осиротишь. Теперь у тебя и ещё одна появилась — Лизавета.

— Будет тебе трепаться!