Дубинушка

И только они принялись за еду, как в дверь постучали. Вошёл дядя Иван, генерал в отставке, приехавший прошлым летом из Москвы и живший по соседству в опустевшем доме родителей. Приехал он вместе с больной женой, но жена умерла, и он после её смерти плохо спал, подолгу ночью, иногда до рассвета, бродил в окрестностях дома и, если у кого из соседей горел свет, заходил к ним.

— Это ты, Василий! А я-то думаю, уж не воры ли залезли к тебе и хотят вынести всё добро из дома? Сейчас, как я слышал, и в деревнях заводятся охотники до чужого добра. Раньше-то у нас тут, в пору моего детства, не было воровства; мы и замков не знали. Если, случалось, цыгане на берегу Быстрой табор раскинут, вот тогда гляди в оба. Да и то… казаков они боялись. Вот я и зашёл к вам. А где родители?

Василёк рассказал, что родители уехали в город и пробудут там несколько дней.

Дядя Ваня присел на край лавки, задумался. Проговорил себе под нос:

— Странно. Куда они поехали, зачем?

Остановил взор на ребятах, — на станичных вроде бы непохожи.

— Я вижу, у тебя гости.

— Да, это мои друзья. Они родителей потеряли.

Генерал качал головой, хмурил в раздумье лицо. Затем поднялся, вынул из кармана кошелёк и достал оттуда четыре сотни рублей. Оставляя их на столе, сказал:

— Купишь хлеба, масла и сахару. Гостей кормить надо.

Дядя Ваня приехал в станицу недавно. Заявился в форме генерала авиации со множеством орденов и Золотой Звездой Героя России. Он был свой, станичный, родился тут вскоре после войны, после школы уехал учиться на лётчика и лишь изредка, в летние месяцы, появлялся в родительском доме и всеми днями пропадал на Быстрой, рыбалил. Летал он на вертолёте, воевал в Афганистане, и станичники знали, что земляк их совершал подвиги, получал боевые награды. Его назначили командиром вертолётного полка. Знали так же, что когда он стал генералом, то получил должность в Москве. Дети писали ему письма, просили фотографии для школьного музея, где собирались сведения о выдающихся земляках. И все в станице были удивлены, когда генерал с женой приехал в опустевший родительский дом и стал его отстраивать. Казакам, бывшим своим товарищам, сказал: «Не хочу жить в Москве. Там всё загажено машинами и кавказскими торгашами. Приехал умирать в родную станицу». Переоделся в штатское, часто приходил к магазину, где по утрам собирались казаки, но, увидев, как они много пьют, сказал однажды: «Я этим зельем отравлять себя не стану», и с тех пор в магазин приходил только за продуктами. Надеялся, что деревенский климат поможет его супруге, которая страдала болезнью сердца и не поднималась с постели. Но вот она умерла, и генерал ещё реже появлялся у магазина, и на рыбалку не ездил, а всё больше копался в огороде и почти ни с кем не общался. Смерть жены его подкосила. После внезапной демобилизации, — по сути дела, это было несправедливое увольнение из армии в расцвете сил: ему недавно исполнилось пятьдесят, — он долго не мог прийти в себя, а тут судьба наносит и второй удар. Генерал обмяк, потерял сон, — мрачные, тревожные думы лезли в голову. Никогда он не испытывал такого состояния и не знал, что такое с человеком бывает. И, чтобы как-то развеяться, работал на огороде, выкопал погреб, обложил его кирпичами, от пола и до верха наделал удобные полочки. Как-то заметил, что на усадьбу к нему заглядывает соседский паренёк. Поманил его, спросил:

— Как тебя зовут?

— Василий.

— Хорошее у тебя имя. А меня зовут Иваном. Иван да Василий — главные русские имена. Ты понимаешь в этом что-нибудь?

— В чём?

— Ну, в том, что мы русские?

— А как же! — обиделся Василий. — Цыган, к примеру, он и есть цыган. Кавказец тоже другой человек. А я казак, значит, русский. Это каждому понятно.

Подумав, пояснил:

— У нас в станице живут двое, — так и за версту увидишь, что не наши это люди. Они и ходят не по-людски — так, будто по горам лазают; тяжело им, значит, по ровной земле себя носить. Шкрябают ботинками, ровно старики столетние.

— А ты видел… стариков столетних?

— Нет, не видел. Раньше, говорят, у нас в станице стариков много было, но потом казаки стали пить, — будто вначале Хрущёв, а потом и Брежнев водку нам по машине в день велели привозить. Казаки-то и скукожились.

— Ну, вот — столетних не видел, а говоришь. Ход у этих кавказцев такой же, как и у нас. Но если, скажем, тебя с ними сравнить, тут они, конечно, проиграют. Потому как шаг у тебя и совсем лёгкий, будто летишь над землёй. А ты скажи на милость, откуда это ты такой гордости за свою национальность набрался? В школе тебе разве не говорили, что все люди равны между собой? И даже те, что живут в Африке — они тоже, как мы, по облику божьему сотворены. Только цветом другие — чёрные они.

— Про Африку не знаю — не был там, а вот слышал, как наши казаки, которые по утрам к магазину приходят, говорили: «Мы, дончаки, народ смелый и скроены на особицу: власти над собой не терпим».