Дублёрша

Это было очень больно. Гораздо больнее, чем просто ожог от огня. Кислота словно вскрывает плоть лица и своим горением выворачивает её наизнанку. Захлебнулась истошным вскриком, в глазах помутнело; падая, уловила угасающим сознанием:

– Получи! Парня у меня увести хотела! Ишь, рожу как перекроила! Но ничего! Мы ее тебе заново перелицуем!

Так я оказалась в третий раз на койке в клинике Владислава. И эта лёжка была самой тяжелой. Потому что реабилитироваться нужно было не от результатов умелого и точного манипулирования скальпелем, а от кошмарных ожогов и последующей кропотливой и мучительной работы по превращению в подобие человеческого лица того, что осталось от милой мордашки Одри Хепберн. Всех этих ошурков кожи, месива обожжённых мышц, скоплений гноя.

А, может, тяжелой еще и потому, что занимался мною на этот раз не Владислав, а его ассистентка, Ольга. Хороший хирург, но не тот бог, который в уличной кафешке заметил в моей физиономии безобразной герцогини зачатки лица одной из красивейших женщин всех времен и народов. И превратил меня в эту женщину.

Пока лежала, несколько раз звонил Тишка. Умолял простить, не заводить дело, не ломать жизнь девчонке: «Она не со зла, просто импульсивно!» Даже соврал, что Анжелка беременна. Я потом справлялась: обманул, по всей видимости, маман подучила его, как козырнуть беспроигрышным аргументом.

Но заяву подавать все равно не стала. Противно было бы увидеть в Сети комменты типа «Одри мстит девушке, которая увела у нее парня» или «В драке за жениха наша Хепберн прибегла к прокуратуре».

Да и к чему? Лица не вернуть, а жить с мыслью о том, что искорежила будущее другому человеку, – не булка, знаете ли, с мёдом… Да и зла-то на Анжелку у меня никакого не было. Все никак не могла отделаться от мысли, что лицо, которое носила уже почти четверть года, не мое. Случайный подарок судьбы. Как говорится: «Бог (в моем случае, скорее, босс клиники) дал, бог взял!»

О том, что они изувечили руки одному из лучших пластических хирургов страны, решили молчать: The show must go on, клиника должна работать, реноме заведения при любом стечении обстоятельств остаётся неприкосновенным.

Хотя лечила меня Ольга, окончательно снимать бинты Влад пришел сам. Непривычно медленно и осторожно двигал скрюченными пальцами-птичьими лапами, что-то шептал, когда выходила заминка; пришедшая вместе с ним Ольга вытирала ваткой капельки пота, выступавшие у него на лбу и над губой.

Когда была снята последняя повязка, Оля ойкнула и выбежала из палаты.

– Зеркальце есть? – спросила так, словно выносила сама себе приговор.

Долго не могла сказать ни слова. Заплакать не сумела, но чувствовала, как под ушитыми веками набухают крупные, как градины, слёзы.

– Что же теперь делать? – Владислав в ответ лишь индифферентно пожал плечами. – Ольга говорила мне, что следы химических ожогов устранить невозможно. Это правда?

– Да, – столь же безучастно отвечал мой монстр. У меня началась легкая паника. Что, неужели он, столько сделав для меня, бросит в самую паршивую минуту? Как выбрасывает мальчишка сломанную игрушку?

А что иное представляю собой я сейчас? И что сделала для него такого, чтобы он желал и дальше со мной возиться?

– Даже ты? – пискнула в отчаянии, выкатив на изувеченные щеки горошины слёз. – Я понимаю, что кругом тебе должна, что мне с тобой в жизнь не расплатиться, и, вообще, прости, что затеяла этот разговор! Просто слишком привыкла пользоваться мордашкой этой Одри Хепберн. Такая вот я свинка!

– Даже я. Слишком глубокие повреждения. Кроме того, я не скоро смогу оперировать. Если вообще смогу, – Владислав приподнял над простынями скрюченные прутки рук. Я зарыдала взахлёб – только сейчас поняла, чего лишилась. Насколько он важен был для меня с первой минуты нашей встречи, и что сотворили для меня его волшебные руки. – Ну, ну, прекрати! – он обнял меня за плечи. – Ольга права. Оперировать после таких травм слишком опасно. Да и зачем? Ты же хотела, чтобы тебя любили не за кукольное личико, украденное у принцессы киноэкранов, а за то, какая ты есть…

– Издеваешься?

– Ага! – он запрокинул мою зарёванную физиономию и начал целовать – сначала в губы, потом в подбородок и горло, спускаясь все ниже и ниже. И я могла только обмирать после каждого его поцелуя и невнятно просить о чем-то, чего и сама не знала и не представляла, лишь бы то, что он делал со мной, не кончалось…

… Проснулась рано утром от того движения воздуха, которое возникает, когда распахивают дверь в палату. Открыла глаза. Владислав стоял надо мной, живо и во многих подробностях напоминая статуэтку Оскара – того, которого вручают за заслуги в кинематографии.

– Хотел доставить тебе кофе в постель. Не получилось. Руки-крюки еще не созрели для ношения подносов. Может, сама сходишь на кухню? Я сварил. Кофейник и чашки на плите.

– Конечно, принесу! – вскочила и потянулась за больничным халатом, но он меня остановил: